Предисловие

Основные идеи этой книги, повествующей о том, какую роль сыграли революции в становлении современного мира, уже высказывались Мартином Малиа ранее. На ежегодном собрании Американской исторической ассоциации в 1975 г. он представил доклад, где говорилось, что многочисленные революции XX в. имеют особую глубокую связь с историей европейского континента и что революционная мысль и деятельность от одной «великой» европейской революции до другой претерпевали радикализацию. Кульминацией этого процесса стала большевистская революция 1917 г. в России Она установила на обломках одного из последних «старых режимов» Европы революционный режим, который, в теории — все семьдесят четыре года существования, а на практике — по крайней мере до 1930-х гг., посвящал себя делу всестороннего преобразования человеческих отношений под знаменем коммунизма. Работая над данной книгой, Малиа, как он писал в одном из кратких обзоров проекта, ставил целью «показать, что случай России, при всей его уникальности, также является логичным (хотя и крайним) следствием долгой революционной традиции всей европейской цивилизации». Если к этому его убеждению добавить, что в современной истории можно плодотворно сравнивать революции лишь как элементы непрерывного международного или транснационального процесса (т.е., по сути, именно с исторической точки зрения), то создание такой книги рационально обосновано.

Кроме того, в книге даются азы подлинно историцистского подхода к сравнительной истории, основанного на рассмотрении сходных тенденций развития внутри пространственно-временного континуума, подходу, связывающего работу Малиа с интеллектуальной традицией, выдающимися представителями которой были, например, в XX в. историк Марк Блок, а в XIX в. — корифей исторической социологии (хотя этого термина тогда не существовало) Алексис де Токвиль.

Несомненно, огромным стимулом для идеи и написания книги послужил крах коммунистических режимов в СССР и странах Восточной Европы в 1989–1991 гг. Совершенно неожиданно эти поистине исторические события продемонстрировали, что конечный пункт исследований Малиа — «институционализированная революция», каковую представлял собой советский режим, — наконец завершилась сама по себе. Малиа счёл их удачной иллюстрацией к мысли, неоднократно повторяемой им при характеристике историографии различных революций, описанных в данной книге: на интерпретацию исторических событий неизбежно накладывает отпечаток политический, культурный, идеологический контекст, в котором работает историк. Историки XIX в. находились под впечатлением Французской революции, авторов XX в. («короткого», 1914–1991 гг.) завораживала большевистская революция, сегодняшние исследователи, истолковывая былые революции (и не только революции), не могут не испытывать глубокого влияния краха утопического эксперимента коммунистов. По словам Малиа, перефразирующего замечание историка Франсуа Фюре, работами которого он восхищался, «русская революция закончилась».

Как отмечает ниже во введении сам Малиа, прежде чем обратиться к теме революционной традиции, достигшей кульминации в русской революции, он написал две книги: в одной изложены его взгляды на природу советского режима и его краха, в другой исследуются истоки «уникальности и перевёрнутой природы советского режима» в контексте «современного развития Европы начиная с эпохи Просвещения». Затем он почувствовал себя, так сказать, вправе заняться рассмотрением длительной исторической традиции, лежавшей в основе событий в России. Новый «постсоветский» контекст побудил его в значительной степени переосмыслить данную тему. Приведу цитату из доклада, с которым Малиа выступил в 2000 г. на собрании Исторического общества в Бостоне: «Что [крах коммунизма] делает с проблемой революции как таковой? По сути, он в корне меняет сам характер проблемы. Занимавший всех в прошлом столетии вопрос о пути от буржуазной революции к социалистической оказался неверным. Взамен остаётся вопрос о пути к 1776 году и особенно к 1789-му. Что не менее важно — мы сталкиваемся с новой задачей: объяснить двухвековую иллюзию о втором пришествии 1789 г. в виде социализма». Пытаясь пересмотреть концепцию русской революции, он первым делом сосредоточился на «великих революциях»: английской XVII в., американской и французской конца XVIII в. В особенности на последней и на её отголосках на протяжении всего XIX столетия вплоть до Красного Октября. В настоящей работе, в соответствии с первым тезисом, выдвинутым в приведённой цитате, Малиа предваряет анализ великих революций подробным описанием их религиозных и политико-институциональных предпосылок в позднем Средневековье и ранней эпохе Новой истории Европы (гл. 1–5), что имеет существенное значение для его утверждения о специфически европейских корнях «импульса современной революции» вообще. Вторую задачу он выполняет, подвергая всесторонней критике существующие сегодня общественнонаучные теории революции и показывая идеологическую подоплёку множества разнообразных исторических трудов, с которыми ему пришлось иметь дело в процессе изучения европейской революционной традиции.

Когда Мартин Малиа скончался 19 ноября 2004 г., текст «Локомотивов истории» в сущности был полностью написан. Основная цель — проанализировать революционную традицию, которая привела к коммунистическим революциям XX в., — осуществлена в 11 завершённых главах книги. Никаким сколько-нибудь значительным изменениям эти главы не подвергались. Все мысли и даже слова автора сохранены. Изменения в рукописи ограничиваются техническим редактированием, выверкой ссылок, внутренними отсылками и небольшой стилистической правкой, которая, как редактору известно по собственному опыту, не вызвала бы у автора возражений. В редких случаях материалы, приложенные автором к отдельным главам, как правило, в качестве вариантов или уточнений, были по усмотрению редактора добавлены к тексту или внесены взамен некоторых отрывков.

Приложение I («Революция: что в имени?») и приложение II («Высокая социальная наука и «стасиология»») в оригинале рукописи служили соответственно введением и первой главой. Они сделаны приложениями, чтобы непосредственно перед историческим трудом дать место подобающему введению, где излагаются основные темы и методы работы автора. Новое введение составлено из рассказов самого Малиа о своих исследованиях и методике, почерпнутых из ряда докладов и книжных проспектов.

Хотя ключевая задача автора в процессе работы оставалась неизменной — объяснить истоки и природу Красного Октября и «институционализированной революции», которой он положил начало, — Малиа подумывал о том, чтобы включить в рукопись главу, посвящённую фашизму в период между двумя мировыми войнами, и ещё одну под названием «Клонирование Октября: Восточная Азия и Латинская Америка, 1945–1975». Он обсуждал это намерение с коллегами, добавил соответствующие заголовки в черновой вариант оглавления, кое-что даже записал, от чисто библиографических ссылок до набросков тезисов, которые предполагал развить. В данное издание этот материал в полном объёме не вошёл. Ряд мыслей, дополненных с помощью публикаций Малиа по той же тематике (которые указаны в примечаниях), приводится в заключении и эпилоге.

Сам Малиа дал книге рабочее название «Модель и эскалация западной революции: от гуситов до большевиков, 1415–1991 гг.» (вариант: «Западный революционный процесс, 1415–1991 гг.»). Настоящее заглавие, напоминающее о знаменитом определении революций у Маркса, которое автор несколько раз цитирует в тексте, предложено редактором.

Теренс Эммонс

Введение Очерк проблемы

Революция, наряду с мировой войной, была ключевой характеристикой XX в. Большинство событий в мировой истории, которые традиционно относят к «революциям», произошли в период с 1914 г. С падением коммунизма современный революционный феномен как будто исчерпал себя. Так ли это? Или революция — вечная пружина людских дел? Чтобы найти ответ на данный вопрос и понять драму целого столетия, необходимо проследить истоки современных революционных феноменов в далёком прошлом западного общества.

Существует ли сюжет революции как таковой? Война, несомненно, существовала как особый феномен с древности, а со времён Геродота и Фукидида стала предметом исторических исследований. Видимо, по аналогии мы полагаем, что при наличии определённых условий революции могут происходить в любом месте и в любое время. По моему мнению, такое предположение ошибочно, а то, что мы именуем революциями, представляет собой исторически специфическое явление. По сути, оно присуще только Европе и, на протяжении последнего столетия, странам, входящим в зону европейского влияния.

Посему, вместо того чтобы предлагать определение понятия «революция», а затем приводить для сравнения ряд конкретных примеров, я предпочитаю другой путь: от рассмотрения конкретных проблем и событий к более общим суждениям. Мой подход будет не структурным, а историческим. Это означает, что я намерен проследить радикализацию революционного процесса в Европе от начала (каковым я считаю движение гуситов в XV в.) вплоть до XX в., делая особый акцент на двух ключевых примерах современной революции — во Франции в 1789 г. и в России в 1917 г.

Главные вопросы для меня таковы: существует ли базовая модель — если хотите, структура — европейской революции? Можно ли говорить об общеевропейском революционном процессе, в который эта модель разворачивается со временем? И наконец — действует ли в течение всего последнего тысячелетия некий подспудный революционный импульс?

Проблема революции интересует меня не один год. Я начинал с попытки «реконцептуализировать» русскую революцию, которая не укладывалась ни в одну из наших привычных теорий. Большинство из них утверждали, что революция — это процесс, который имеет ярко выраженное начало, середину и завершение, а русская революция с момента захвата власти якобинцами-большевиками зафиксировалась в ультрарадикальном движении, по видимости нескончаемом, на самом деле продолжавшемся 74 года (как если бы французские якобинцы удерживали власть с 1793 по 1867 г.). К коммунистической России неприменимы ни сравнительные категории, как «термидор» или «бонапартизм», ни пояснительные, типа «пролетариат» против «буржуазии», ни такие чересчур широкие понятия, как «модернизация» или «развитие». Ни одна из упомянутых категорий не подходит к уникальности «русского случая». После октября 1917 г. Россия продемонстрировала беспрецедентную картину «перевёрнутого мира», в котором идеология определяла политический строй (гегемонию партии), а политический строй — экономический уклад (командную экономику). При этом в стране не существовало общества (имеется в виду «гражданское общество), поскольку все элементы системы были подчинены задачам и контролю партии — всё устройство в целом оправдывалось великим делом строительства, а впоследствии защиты социализма. Именно по причине отсутствия в Советской России настоящего общества или независимой экономики, способных противостоять тотальному государству, Октябрь удалось «заморозить» на месте, пока он не «потёк» в 1989–1991 гг.

Эти мысли относительно уникальности и перевёрнутой природы советского режима пространно изложены в моей книге «Советская трагедия: История социализма в России, 1917–1991» [1] . Затем я исследовал истоки этого парадоксального явления в контексте современного развития Европы начиная с эпохи Просвещения в работе «Россия глазами Запада: от Медного всадника до Мавзолея Ленина» [2] . Теперь же моя задача — показать, что случай России, при всей его уникальности, также является логичным (хотя и крайним) следствием долгой революционной традиции всей европейской цивилизации. В этой книге Россия не будет фигурировать на первом месте, однако она входит в неё в качестве конечного пункта общеевропейского развития. Основной же темой книги является европейская революционная традиция.

1

Malia М. The Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia, 1917–1991. New York: Free Press, 1994 [изд. на рус. яз.: Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России, 1917–1991. М.: РОССПЭН, 2002].

2

Malia М. Russia under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1999.

Мой исследовательский подход здесь определяется семью общими положениями.

1. Феномен революции имеет европейское происхождение, подобно тому как европейским творением является современная цивилизация вообще, как бы несправедливо это ни казалось всему остальному человечеству. До XX в. за пределами европейского культурного пространства (к коему, несомненно, относится американский континент) не происходило ничего, что можно было бы по праву назвать революцией. Если на то пошло, за пределами этого пространства не наблюдалось также ничего, хотя бы отдалённо напоминающего демократию, конституционализм, философию индивидуальной свободы или социального равенства как высших общественных благ. Соответственно и слова для обозначения этих понятий существовали только в европейских языках. Таким образом, корни революционного феномена следует искать в чисто европейских институтах и культурных нормах.