Ломка

— "Всё зря", — подумал Андрей, когда вышел на улицу.

***

Зарядил дождь. Летом 2003-его он шёл в Хакасии часто. Таких осадков не могли припомнить даже деревенские старожилы. Республику медленно затапливало. Поднялись грунтовые воды, залили погреба и не уходили под землю до глубокой осени.

Мир на краю гибели. Это заботило промокшего Спасского сейчас не меньше, чем дрожь в собственном теле. Он маленький человек и будет искать правду, помогать людям здесь, в Кайбалах, — на своём застолблённом участке. Но при этом Сектор Газа, голодные африканские дети, Соединённые Штаты Америки, озлобленные на весь мусульманский мир после событий одиннадцатого сентября 2001-ого, не останутся без внимания. Он будет думать о них.

И он думал о них, посылал сигналы во все уголки Земного Шара о примирении, терпимости и братолюбии, ведь расстояние — не помеха для мысли. Она не увязнет в песках пустынь, не утонет в океане, не застрянет в джунглях — нет. Не торопясь, поспешает она. И дойдёт, обязательно дойдёт до зимбабвийского малыша, которому сегодня тяжелее всех.

Русский парень, посиневший от холода, стоял возле клуба уже около часа. Пять минут он проводил переговоры с Бушем, которого призывал зарыть поглубже свою техасскую спесь и найти для страны новую национальную идею, которая бы позволила бы великому американскому народу спокойно жить в мировом сообществе. Двадцать минут ушло на беседу с палестинским лидером Арафатом, которого Андрей упрекнул в предательстве, так как жители древней страны с самобытной культурой под влиянием антиизраильских лозунгов, исходящих от властной верхушки, превратились в зомбированное стадо, добровольно ведущее себя на убой. Бедные шахиды, взрываясь на соседней территории, не приближают, а на годы и годы отодвигают счастье палестинских людей. Это американская разведка не может обнаружить дьявольское логово Бен Ладена, а Спасский вычислил его за пять секунд и проклял террориста Љ1. Он так и сказал ему:

— За то, что перекроил мусульманство, будешь проклят своими единоверцами. И я, маленький житель большой планеты, проклинаю тебя. Час расплаты близок. Я предрекаю тебе не мученический, а бесславный конец… Будешь забыт на веки.

А потом его мыслями полностью овладел зимбабвийский малыш, которому сегодня тяжелее всех. Он ободрял его, уговаривал набраться мужества. Через некоторое время Спасский услышал мольбы мальчика и, ни на йоту не усомнившись в реальности установленного контакта, начал отвечать ему. Была налажена обратная связь, хотя, глядя на лицо парня со стороны, могло показаться, что он сошёл с ума.

Андрей больше не чувствовал холода, как будто палящие лучи африканского солнца вдруг прорезали затянутое тучами сибирское небо и пролили крынку тепла на его тело. Вокруг не было людей, но вместе с тем он не чувствовал себя одиноким, потому что мог разговаривать со всем миром и обнять Вселенную, у которой нет ни конца, ни края, как нет пределов у человеческой души.

Прожектора мотоциклетных фар, словно зайчата, заиграли вокруг Андрея, а затем соединились на его фигуре. Моторы заглохли, а свет продолжал гореть. Спасский, ослеплённый фарами, не мог разглядеть людей, но понял, что за мраком ночи, скорей всего, скрываются подсинцы. Такая встреча не сулила для него ничего хорошего. Сердце бешено заколотилось в груди, и он спокойно отметил про себя, что пришёл в действие инстинкт самосохранения.

— "Сейчас или убьют, или отнимут здоровье", — подумал он, и даже английский джентльмен (окажись он здесь) не принял бы более непринуждённой позы, чем это удалось сделать Спасскому.

Он достал сигареты и закурил. Сделав пару затяжек, он поднял руку ладонью к верху, желая узнать: не кончился ли дождь? Все движения производились с нарочитой медлительностью, как будто рядом никого не было. Даже первоклассный психолог за внешним спокойствием, которое напустил на себя Спасский, не смог бы увидеть ничего, кроме того, что поведение полностью соответствует внутреннему состоянию. Казалось, облик парня говорил: "Вы мне нисколько не помешали. Если я вхожу в сферу ваших интересов, то можете запросто ко мне обратиться. Я с удовольствием отвечу на любой вопрос, но досаждать мне всякими глупостями не стоит, а уж приставать ко мне тем более не советую, потому что, во-первых, я резиновый и боли не чувствую. Ну а, во-вторых? Во-вторых, хоть кто-то из вас наверняка присутствовал на той самой драке, когда исход битвы определил мой газовый пистолет. Может быть, он и сейчас при мне, но обнаружу его я только тогда, когда кто-нибудь из вас решит ко мне придраться. Этот "кто-нибудь" получит большие неприятности, а вместе с ним и ещё несколько человек. Парни, вы должны узнать меня. Нет, вы просто обязаны меня узнать для вашего же блага".

Спасский как бы невзначай похлопал себя по бедру, где под ветровкой должна была скрываться кобура, но на месте, к его ужасу, её не оказалось. На лице Андрея появилось смятение.

— "По-моему, выдал себя", — подумал он и быстро состроил гримасу невозмутимости, но его волнение уже успели засечь мотоциклисты.

— Надо ж так. Забыл пестик. Нет, пацаны. Он его не забыл, а, сдаётся мне, потерял. Как жаль, как нам всем искренне тебя жаль, — сказал Дерябин и заржал.

— И молода-а-ая не узнает

Какой танкиста был конец, — ехидным голосом пропел какой-то парень.

— Жили мы не зря

Были как заря

В небе победно горя, — в тон ему ответил Андрей и вызывающе рассмеялся.

— Вот это наглость. Дерзит, пацаны. Дерзит, чёрт его побери. Развесёлый такой неуловимый мститель, — сказал толстый парень, подошёл к Андрею и взял его за грудки.

— У тебя даже, наверное, впечатление сложилось, что вас тут меньшинство, как в прошлый раз, — заметил Спасский.

— Пончик, отпусти его… И не надо нам, пацан, ничего напоминать. Мы всё прекрасно помним. Благодари Бога, что ты не кайбальский. Если скажешь, где сейчас находятся ваши, можешь проваливать на все четыре стороны, — сказал Дерябин.

— Другими словами, если не скажу, то могу остаться.

— Навсегда, — заключил кто-то.

— Я остаюсь, потому что…

— Ты псих! Или я не прав, пацаны? — сказал Пончик.

— Базаров ноль! — сказал Дерябин.

Все стали смеяться. Спасский тоже засмеялся, потому что он действительно чудаковатый псих, и с этим ничего не поделаешь.

— Тебя как зовут-то? — спросил Дерябин.

— Андреем.

— Так вот, Андрей. Раз такое дело вышло, мы тебя казним, — весело сказал Дерябин.

— А вы вроде как палачи… Хорошо. Я бы хотел, чтобы через два дня вы посетили деревню. У нас намечается праздник.

— Из кайбальцев никто не захочет нас видеть. Мы ваши закоренелые враги. Так было и так будет, — сказал Дерябин.

— Так не должно быть. Пора восстанавливать добрососедские отношения. Мне бы хотелось, чтобы в будущем вы спокойно приезжали к нам, а мы — к вам. Нам ведь нечего делить.

— Не бывать такому, — безаппеляционно заявил Дерябин. — Ты здравый пацан, но среди вас полно отморозков.

— Как и среди вас. Их везде полно, — жёстко сказал Андрей, пробуравив взглядом притихших подсинцев. — Если так сильно хотите расставить все точки над "и", то есть предложение устроить кулачный бой "стенка на стенку" в рамках праздника.

— Нет, мы просто приедем и набьём вам рожи безо всяких там стенок, — сказал высокий парень, почесав свою голую волосатую грудь.

— Как тебя зовут? — спросил Андрей.

— Гориллой, — хмыкнул Пончик. — Железные трубы в бараний рог гнёт.

— Я спрашиваю не о кличке. У него наверняка есть имя.

— Да я ему щас хайло заткну. Правильно, Андрей. Есть у меня имя. Иваном меня зовут.

— Русский Иван! — улыбнулся Спасский. — А глядя на тебя — так и полтора Ивана зараз. Хлебнули горя от таких ребят, как ты, в своё время и немцы, и шведы с французами. Не Ваня ты, а былинный богатырь Илья Муромец.

— А трубы я, правда, гну, — смущённо сказал парень. — Да я вот этими руками (он сжал кулаки, похожие на бочонки) любого поломаю.

— "А парень — не промах. Туповатый Горилла уже на его стороне", — подумал Дерябин.