Ломка

— Ближе, подойдите ближе, — спокойно шептал сержант Богучаров, припав к противотанковому ружью.

Таёжный егерь, он не интересовался людьми. Запахи прелой хвои, свист падающей с кедрача шишки, мягкий настил мха, замысловатые рисунки звериных троп — вечным спокойствием манили к себе Силантия Богучарова. Когда он два раза в год покидал свою сторожку, чтобы выполнить норму по сдаче песцовых и беличьих шкур, то заболевал и стремился в тайгу, ставшую его домом.

Сейчас на Богучарова ползли танки, и только их на войне сержант считал достойными противниками, как медведя в тайге, на которого не раз выходил с рогатиной. Пехота не по нему. Пусть с ней воюют другие. Страна сражалась с фашистской Германией, он — с танками.

— Вот теперь пора, — сказал себе Богучаров и выстрелил.

Меткая рука охотника не дала сбоя. Имперский колосс задымился. Из люка выскакивали люди в чёрной форме, и сержант по-детски удивился этому, как и прежде удивлялся, что такими смертоносными машинами управляют люди. Сегодня Богучаров не чувствовал себя дичью. При нём было смазанное до винтика, хорошо пристрелянное ружьё.

— Ну чё приуныли, сынки? Чего приуныли? Сейчас не страшно. Страшно, когда вплотную подойдёт. Боюсь, штыковой не избежать, — обратился старшина Забелин к двум новобранцам, находящимся в окопе с ним по соседству.

— А мы и не боимся! Правда, Жора? Чего их бояться, гадов, — хорохорясь, ответил один из новобранцев, подмигнув своему другу.

— Врёшь ты всё, Борямба. Даже щас врёшь… Лично мне боязно. Мы стреляем, а они всё идут и идут. Хрен их чё остановит, — сказал Жора, не отрываясь от прицела винтовки.

— Ладно. Чего врать действительно, — и мне страшно, — не зная, куда убежать глазами, сказал Борямба. — Куда ж без этого?

— То-то и оно, ребятки, — прикрикнул старшина и застрочил из "максима".

Немцы подступали всё ближе и ближе. Уже можно было разглядеть их лица.

— Интересно, как там у других обстановка? — спросил вечно любопытный Жора, посмотрев в обе стороны окопа.

— Свой фронт держи, солдат, — глухо сказал старшина, вставляя новую пулемётную ленту. — Не твоего ума дело, что творится у других. Метр вправо, метр влево вдаль от окопа — твой фронт. Там твой враг. Заруби это на своём мокром носу, парень.

— А если?

— На войне не бывает "если", сопляк, — разозлился старшина. — Будешь думать за всех — допустишь прорыв на своём участке… А теперь меняем положение, пристреливаются курвы.

Очередь из автомата взрыхлила землю, где только что находились трое.

— Вот ведь как бывает, если думать, а не думать "если".

С таким старшиной молодые ребята почувствовали себя спокойней; им на миг показалось, что сейчас они проходят военно-теоретическую подготовку без какой-либо опасности для жизни, как и в Абакане несколькими месяцами раньше.

— А старший лейтенант, пославший этого солдата — он ведь… сам знает, что никакого наступления не будет… Мы все погибнем, все, — ощутив сухость во рту, забормотал Борямба.

— Цыц, паникёр! Это он за-ради нас сделал, чтоб раньше сроку от страха не сдохли, — резко одёрнул старшина. — Есть шанс ребятки, точно вам говорю. Быстро поглядите назад. Переправа почти закончена. Надо только с этими расхлебаться (кивком головы он указал в сторону немцев) и всё. До своих вплавь доберёмся.

— Сколько до них? — спросил Борямба.

— Сейчас метров сто — не больше, — ответил Жора и плотно прижался к земле. — Господи, как их много-то.

— Много говоришь?! Ща проредим, — злобно процедил старшина.

"Максим" зарокотал, выплёвывая пули. Цепь наступающих гитлеровцев залегла под ураганным огнём. Когда пулемёт смолк — снова поднялась, но не вся. В одном месте зияла дыра — дело рук Забелина. Отрывистые, похожие на собачий лай выкрики немецкого офицера, законопатили просеку. Линия наступления вновь стала цельной.

— Да-а-а, — протянул Жора, — как будто и не стреляли.

— Вот так проредил, — согласился старшина. — Так, ребятки. Скоро говорить будет некогда. Скажу вам как на духу. Медали свои боевые заработал я трусостью. Только в опасности все назад норовят побежать, а мне, чем страшней, — тем быстрей я вперёд мчусь. Завсегда в первых рядах и ни разу не ранило. Вот вам оборотная сторона храбрости.

— Батальё-о-о-он!.. Штыки-и-и… примкну-у-уть!.. В атаку-у-у… за мно-о-ой… Ура-А-А — богатырским криком разнеслась по выжженной степи команда старшего лейтенанта.

Как один поднялись из окопов бойцы. Только Богучаров не дёрнулся с места. Пехота не по нему; он истребитель танков. Зажав в руках две связки гранат, сибирский охотник по-пластунски пополз вслед прорвавшимся за линию обороны "тиграм".

— "Неужели прослаб? Раз прослаб — расплачивайся", — была последняя мысль сержанта Богучарова.

Рукопашная схватка была короткой. Батальон навсегда остался лежать в донских степях. Пройдёт время. Братская могила порастёт травой, забытая людьми… Побегут годы, на свет появятся дети, которые, быть может, прочтут о славном боевом пути Пирятинской гвардейской. Не каждому будет понятно, за что сражались их деды, а кто поймёт и проникнется болью, тот не станет сетовать на положение в государстве и отныне начнёт жить не в стране, а на Родине…

Владимир Спасский выжил, прошёл через концентрационные лагеря Германии, а затем и России. Потом будет Сибирь — суровый таёжный край, которого поначалу люди боятся, а после не мыслят себя в ином месте. Он переживёт вождя народов всего на шесть лет, так и не смыв с себя прилепленной государством печати врага и предателя; за неосторожность остаться в живых после попадания фашистской пули должны будут расплачиваться дети.

— Ну, здравствуй дед. Вот и свиделись. Не переживай, солдат. Сейчас я всё поправлю, — сказал Андрей, достал из кармана пиджака ручку, перечеркнул надпись " с неизвестным солдатом" и вывел над ней "с гвардии рядовым Владимиром Спасским".

Внук, встретившийся с дедом, сегодня ещё раз убедился, что его появление в деревне нельзя назвать случайным. С этой мыслью пришло спокойствие; путь выбран правильно, свернуть с него нельзя, а значит, следует идти и вести за собой людей. Андрей каким-то непонятным сверхъестественным чутьём угадывал, что в конце будет что-то страшное, которое откроет дорогу прекрасному. Ему, как и Моисею в незапамятные времена, не будет позволено вступить на землю обетованную. Он может только незримо ощущать её присутствие и стать факелом в тёмном длинном тоннеле. Его участь — радоваться своему то ярко пылающему, то еле мерцающему свечению во мраке, и видеть впереди узкую полоску света, за которой другая жизнь.

***

На следующее утро Андрей ознакомился с примерным планом праздника, который предложила заведующая, и понял, что никаких сложностей с проведением мероприятия не будет. Грандиозного зрелища из дня села, конечно, не выйдет после того, что предложила Надежда Ерофеевна, но, исходя из реалий сегодняшнего дня, ставка на пышность предполагаемых торжеств могла бы привести только к провалу.

— "Главное, провести. Красивым и запоминающимся его сделает то, что он первый", — подумал Андрей.