Лондон. Темная сторона (сборник)

Мы знали, что вслед за этим утром наступит еще один обычный лондонский день. И что же? Так и вышло. А вечером намечался мой тридцатый день рождения. Я больше уже не ребенок. Я решила закатить вечеринку. В клубе «Посольство», закрытую, только для своих. Она должна была стать достойным прощанием с моей растрепанной юностью. Я несколько часов провозилась с щипцами для волос и макияжем и теперь напоминала жрицу из Кносса. Все разница только в стыдливо прикрытой груди. Ну и в змеях — у меня они не настоящие, а вытатуированы на коже. Так проще.

Долго ли длилась моя вечеринка в этом облезлом, обитом заплесневелым красным бархатом подвале, прежде чем заявились желающие поживиться халявщики, варвары, перекрикивающие праздничный шум и нагло ржущие над нами? Много ли времени прошло, прежде чем один из них напал на одного из солдат нашей маленькой армии, и началась заваруха? Уж поверьте мне, немного. А потом были разбитые носы, заплывающие чернотой глаза, мгновенно распухающие губы и острые осколки зубов, пронзительные крики тощих от амфетамина баб, науськивающих своих затянутых в кожу мужиков «отодрать эту сучку». Эта сучка стояла в центре смерча, в окружении сверкающего битого стекла и потеков крови и думала: «Все, с меня хватит». Итак, эта сучка — которой, разумеется, была я, — схватила высокий барный табурет и, задрав его над головой, расколотила огромное зеркало возле барной стойки на миллион маленьких кусочков, чтобы не видеть своего отражения на фоне всего этого вопиющего безобразия.

Потом стало тихо. Я слышала только свое дыхание и кашель какого-то бедолаги, которому дали под дых. Паршивые ублюдки быстренько свалились, и в зале — как всегда, с опозданием — нарисовались вышибалы. Они хотели продемонстрировать, кто тут хозяин, но ничего у них не вышло: ни у кого уже не осталось сил обращать на них внимание.

Я подошла к управляющему баром и извинилась за разбитое зеркало, очень дорогое на вид. А он сказал, что я ничего не разбивала.

Я стала настаивать: нет, мол, это была я, я заплачу за него, все честь по чести. Хотя, конечно, я понервничала — денег за душой у меня, как обычно, не водилось.

А он сказал: нет, это были не вы.

Да нет же, я!

Нет, сказал он, не вы. Вы этого не делали. И вообще, ничего страшного. Вы знаменитость, мы все вас знаем, люди вроде вас не обязаны за себя платить .

У ног моих разверзлась воняющая серой бездна: вот, чем я могла стать. Что-то, скрытое внутри меня, довольно потирало свои жадные ручонки и бормотало о славе, власти и спеси. Это стало бы концом моей свободы и смертью души. И я знала, что миллионы стоящих за мной сочли бы меня величайшей дурой за то, что я тут же не проколола себе палец и не расписалась кровью в специально отведенной для этого графе контракта. Я бросила на барную стойку какие-то деньги — несомненно, их было меньше, чем стоило зеркало, — и вышла из этой облезлой дыры. Под подошвами моих симпатичных золотых туфелек хрустели осколки. Я чувствовала отвращение, предложенная мне сделка была смехотворна и ничтожна. Как будто я должна была продать свою бессмертную душу, а также своих братьев и сестер за право входа в дерьмовые клубы и на жалкие вечеринки в грязном потрепанном городишке на островке где-то на обочине Европы. Ну уж нет, ни за что. Разве что целой Вселенной хватит для удовлетворения моих амбиций, и я все еще работаю над этим.

Так что мы покинули Лондон и на всех парусах помчались обратно в Брэдфорд, не давая себе времени передумать. Мы сняли очередной каменный дом, выходящий на склоны холмов, на которых высился наш безумный городок, с глубоким облегчением вдыхали чистый воздух и выплатили мистеру Сулейману сумму, которую мы ему задолжали, и даже больше. А он сказал, что всегда знал, что однажды мы вернемся, и мы обменялись рукопожатиями. А потом мы принялись писать свою собственную историю в песнях и рассказах, выражать собственную волю в картинах и книгах — так мы делали, делаем и будем продолжать делать вечно, аминь. Все мощнее и мощнее, ярче и ярче. И я благодарна за то, что видела и чувствовала во время работы, пока меня не ослепили рутина и разочарование, как и многих других, которые теперь потеряны и забыты.

С того вечера прошло двадцать лет, и я порой спрашиваю себя, что мы больше всего ненавидели в нашем лондонском житье. Что стало для нас песчинкой в раковине жемчужницы, тикающим сердцем бомбы? От многих знакомых, тоже приползших домой зализывать раны, я слышала массу историй об одиночестве и страхе, а самоистязаниях и самоубийстве, о безумии и болезненных пристрастиях — но на нас подействовало не это. Нет. Нас навсегда отвратили от Лондона не развращенность местных жителей, не скандалы и не что-то столь же интересное, яркое и значительное.

Sic transit gloria mundi — так проходит слава мирская.

Жизнь в Лондоне, этой столице хвастовства, тоже на самом деле проходит беславно. Без величия, без всякой радости, без страсти, огня или красоты. И в конце концов ты видишь, что Лондон — всего лишь жалкое разочарование, черт его дери.

И знаете что? Он таким и остается.

Вот и все.

Джон Уильямс Новая Роза

(John Williams

New Rose)

Джон Уильямс родился в Кардиффе в 1961 году. Перед тем как переехать в Лондон и стать журналистом, писал в журнал для панков и играл в различных музыкальных группах. В Лондоне он писал для самых разных газет и журналов. Первая книга, «В плохие земли», была опубликована в 1991 году, следующая, «Кровавый день святого Валентина», — в 1994 году. После чего ему предъявили иск за клевету, и он стал писать художественную литературу. К настоящему времени им написаны пять романов, включая роман «Неверующие», действие которого происходит в Лондоне.

Место действия — Нью-Кросс

Как-то давным-давно Мак прочитал интервью с одним английским певцом, исполнителем в стиле соул, в чьей карьере наблюдалось немало взлетов и падений. Парня спросили, как он почувствовал, что пришел успех. «Знаете, — сказал он, — я вдруг понял, что мне больше никогда не придется ездить на такси-малолитражке». В последнее время эти слова часто вертелись у Мака в голове, когда он вез пассажиров в Академию или прохлаждался в офисе, играя в карты с ночным диспетчером Кемалем.

Не то чтобы Мак возражал против работы таксиста. Есть много занятий и похуже, уж он-то был об этом хорошо осведомлен. К тому же это прекрасно подходило к его образу жизни. И дело не только в ночных сменах, но и в том, что такую работу можно в любой момент послать к черту, если подвернется что-нибудь получше. Хотя ничего получше не подворачивалось уже давненько. С тех пор как его нанимали организовывать гастроли одной возродившейся австралийской панк-группы, знакомой ему по прошлым денькам, прошло уже три месяца. И целых шесть месяцев с того дня, как Мака в последний раз просили куда-нибудь приехать с его собственной группой. Мак был основателем одной панковской команды, состоявшей из ребят, окончивших школу в 76-м. Но слава почему-то обошла их группу стороной. У них было немного поклонников в Италии, а большинство гастролей проходило в странах вроде Югославии.

Звонок в пять часов утра, вызов в аэропорт Хитроу. Кемаль поглядел на Мака, и тот со вздохом кивнул. Домой, в свою двухэтажную муниципальную квартиру на Госпел-Оук, он добрался только в 7:15. Джеки только что встала, заварила чай и теперь громко командовала детьми, двумя подростками, веля им побыстрее выбираться из кроватей.

— Эй, — сказал он, обессиленно плюхнувшись на диван.

— И тебе того же, — сказала Джеки.

— Как вчера отдохнула?

Джеки ходила в кафе с двумя школьными подружками.

— Да так, ничего, — ответила Джеки. — Кстати, пока меня не было, для тебя оставили сообщение на автоответчике. От какого-то типа по фамилии Этеридж. Хочет, чтобы ты ему перезвонил. Судя по голосу, у него может быть для тебя работа. Этеридж… Почему это имя кажется мне знакомым?

— В свое время он был менеджером Росса, припоминаешь?

— Ах, вот это кто, — Джеки скривилась.

— Угу, он самый, — сказал Мак. — Сейчас дела у него идут неплохо. Владелец собственного лэйбла и инвестиционного треста. А номер он оставил?