Лондон

– Я восхищен вашим великодушием, сэр, в дозволении дочери выбирать. Но, говоря между нами, мне будет неловко рекомендовать себя Тиффани без вашего благословения.

Жене Булла он еженедельно преподносил многозначительные дары.

Самой же Тиффани оставался добрым другом, а девушка им восхищалась. Пусть небогатый, как сам говорил, он одевался всегда с иголочки и ездил на прекрасном коне. Бенедикт мог беседовать на любые темы. Умел развлечь, а когда обсуждал с ее отцом события дня, девушка видела, что Булл уважает его мнение.

– Он, безусловно, умнейший мужчина из всех, кого я знаю, – сказала она однажды матери.

– И что же?

– Не знаю. По-моему, я еще слишком молода.

Тиффани сама не понимала, в чем дело. Возможно, чего-то недоставало. Читая стихотворные романы о рыцарях, умиравших ради любви своих дам, она испытывала странное возбуждение, однако не могла разобрать, взрослое ли это чувство или пока детское. Однажды, говоря о таком романе, она спросила у матери:

– Неужели бывают такие мужчины?

Мать ответила не сразу, потом отозвалась вопросом:

– А сама-то ты таких встречала?

– Нет.

– Значит, не стоит слишком разочаровываться, если никогда и не встретишь, – сказала та.

– В таком случае, – решила Тиффани, – я не хочу замуж, пока мне не исполнится хотя бы пятнадцать.

Обдумывая свою жизнь в начале весны 1379 года, Дукет огорчался одним: в семнадцать лет у него еще не было женщины.

Конечно, он целовался. И когда доходило до борьбы и бокса, Джеффри не однажды доказывал сверстникам свое мужество. Однако стоило его друзьям отправиться по девкам в Бэнксайд, он вечно находил какую-то отговорку и уклонялся. Дело было не в робости: его отвращали неблагополучие этого места и риск заразиться. Парень был здоров и статен, а потому порой ловил, как ему мнилось, оценивающие женские взгляды, но не знал, как подступиться к прекрасному полу.

Он не мог поделиться своей бедой ни с Флемингом, ни с Буллом, ни даже с опытным и мудрым Чосером. Но однажды, случайно встретившись на Уэст-Чипе с Уиттингтоном, все же спросил у него совета, и тот ответил: «Может, я и сумею тебе помочь. Дай мне неделю-другую».

И вот через десять дней юноша с некоторым волнением спешил к своему другу в таверну за Сент-Мэри ле Боу. Он вошел в людный зал, но Уиттингтон встретил его с вытянутым лицом.

– Задержка, – буркнул он виновато. – Я в ловушке. Притворись, что мы степенно беседуем, пока она не уйдет. Потом посмотрим, что делать.

И Дукет, когда Уиттингтон повел его к столу, с досадой узрел причину задержки, а именно кузину Силверсливза, носатую монахиню из монастыря Святой Елены, которую однажды видел в доме на Лондонском мосту.

– Ради бога, ни слова о моем деле, – шепнул Уиттингтон.

Джеффри было трудно сосредоточиться. Не раз он оглянулся украдкой, пытаясь выявить женщину, с которой, как надеялся, должен был встретиться, но тщетно. Тем временем Уиттингтон разошелся перед монашкой не на шутку. Можно было подумать, что он уже на пути к мессе. Сестра Олив в свою очередь расспрашивала юношу о его делах, и что-то в ее улыбке свидетельствовало об одобрении.

Вскоре она дала понять, что хочет уйти. Уиттингтон вежливо проводил ее до двери и наружу. Его не было несколько минут, должно быть, провел по Уэст-Чипу; но вот он вернулся и сел.

– Прости за сбой, – извинился он. Затем ухмыльнулся: – Теперь, мой друг, займемся делами иными. Готов познакомиться со своей женщиной?

В дверях Дукет придержал его за плечо.

– Ты уверен… – начал он.

– Девица чистая. Обещаю.

– Я ее знаю?

– Я видел, как ты оглядывался и искал, – засмеялся Уиттингтон. – Зато она тебя хорошо рассмотрела. Ты ей понравился.

И он вывел Дукета во двор. Там была деревянная лесенка, которая вела в помещение с видом на небольшой сад, обнесенный стеной. Из-под двери выбивался слабый свет.

– Наверх, юный Дукет! – возгласил Уиттингтон. – Райские врата! – И, не говоря больше ни слова, зашагал прочь.

Итак, свершилось. Поймет ли он, что делать? Не подведет ли его мужское достоинство? Сердце гулко колотилось, пока он медленно поднимался по ступеням и открывал дверь.

В комнате оказалось уютно. На полу толстым слоем лежал камыш. Справа виднелся дубовый сундук, мягко освещенный стоявшей на нем лампой. Слева – запертые ставни. Посреди комнаты стояла под балдахином кровать с пышной периной и одеялами.

А на кровати, полностью обнаженная и с распущенными теперь темными волосами, возлежала стройная и бледная сестра Олив.

Буллу проболтался Уиттингтон. На самом деле тот рассказал нескольким людям. Он не сдержался, желая досадить не сестре Олив, но ее кузену Силверсливзу.

А Булл пришел в бешенство.

– Эту монашку надо вышвырнуть из монастыря! – бушевал он. – А Дукета – к позорному столбу!

И только Чосер, прибывший позднее, сумел охладить его пыл.

– Мой дорогой друг, – напомнил он, – в этом городе есть глубоко набожные монахини. В монастыре Святой Елены живет и несколько женщин, которые не имеют склонности к религиозной жизни и очутились там лишь потому, что так захотели их родственники. Сестра Олив не совершенна, но и весьма скрытна. Я надаю Уиттингтону по ушам, чтобы не трепался. Будь милосерден!

– А Дукет?

Чосер улыбнулся:

– Насколько я знаю, он славно провел время.

Через несколько дней Силверсливз, повстречавшись на улице с Дукетом, послал ему убийственный взгляд. Он не обрадовался и словам Булла, которые тот произнес при очередной встрече, кусая губу:

– Лондон полон непристойных сплетен, мой дорогой друг. Я их не слушаю.

Единственный в доме человек, с кем это дело не обсуждали, была крошка Тиффани. Она пару дней не могла взять в толк, о чем шумели и шептались окружающие. Мать, будучи спрошена, уклонилась от ответа, остальные тоже помалкивали. Наконец ей сказала кухарка, после этого Тиффани какое-то время обдумывала случившееся.

«Значит, он знает». Эта мысль странным образом взволновала ее.

Но летом девушка выяснила, что у друга детства могли быть нравственные изъяны куда более серьезного свойства. О них бы не заподозрили, когда бы не новый поворот событий в Англии.

Когда совет юного короля, по-прежнему отчаянно нуждавшийся в деньгах, обратился, как обычно, за помощью к городу, то натолкнулся на отказ.

«Мы только что выплатили целое состояние, чтобы вернуть королевских заказчиков», – возразили лондонцы и предложили совету совершенно несуразную сумму.

Совет решил изыскать другие средства. На летней сессии парламента применили новую уловку.

– Это подушный налог, – объяснил Тиффани Силверсливз. – Принцип очень прост. Платить его будет каждый взрослый человек в Англии, будь то мужчина, женщина, дворянин, вольный или серв.

Действительно просто, но и революционно, так как в средневековой Англии уплата налогов всегда была привилегией свободного меньшинства. Лондонский гражданин платил, его бедный подмастерье – нет. Богатый мельник в сельской местности, коли был человеком свободным, платил. Но скромный серв от налога освобождался.