Лондон

Юриста, лежавшего на ложе, постиг тяжелейший удар. Он задыхался, лицо обесцветилось и странно перекосилось; они смотрели, как он стал садиться, затем опрокинулся с разинутым ртом. Один солдат приблизился, потом повернулся к Томасу:

– Скончался. – И тише добавил: – Лучше, чем то, что его ожидало.

Томас кивнул.

Солдат поворотился к двери.

– Вы тут ничем не поможете, сэр, – произнес он участливо. – Мы доложим лейтенанту.

Охрана ушла, тактично оставив Томаса побыть с усопшим.

Поэтому никто не слышал, как он коснулся тела и шепнул:

– Благослови тебя Бог, Питер.

Роуланд Булл очнулся на рассвете. Пробуждение оказалось медленным, голова налилась странной тяжестью. Томас по-прежнему находился рядом. Последним, что помнил Роуланд, был их разговор с Питером. Тут он нахмурился. Почему на нем монашеская ряса? Он огляделся. Где он?

– Ты в Чартерхаусе, – спокойно пояснил Томас. – Пожалуй, мне лучше объясниться.

Дело оказалось вовсе не трудным. Сонное зелье, выпитое Буллом, подействовало даже быстрее, чем они ожидали. Для перемены одежды хватило пары минут. Не составило труда и вывести его из Тауэра.

– Я, видишь ли, доверенное лицо Кромвеля, – напомнил Томас.

Единственная сложность заключалась в доставке бесчувственного тела в Чартерхаус, и Дэниел проделал этот короткий путь, просто неся его на могучих руках.

– Ты удивился бы, когда бы увидел, насколько похож стал на тебя Питер, – продолжил Томас. – А когда человек умирает, его внешность всяко меняется.

– Питер мертв? Но почему?

– Мне пришлось убить его. Ну почти… Мы собирались изобразить смерть во сне. К счастью, тебя уже считали больным. Но едва я взялся за дело… – Томас на миг потупил взор. – Благодарю Бога Вседержителя, который в последний момент забрал его сам. Случился удар. Ты знаешь, что он долго хворал.

– Но что будет со мной? Что мне делать?

– Ах да… – Томас выдержал паузу. – Питер оставил послание. Он не осмелился, конечно, написать его, поэтому передавать придется мне. Он хочет, чтобы ты жил. Ты нужен близким. Он напомнил свои слова: ты уже заслужил венец мученика, ибо приготовился умереть. Однако он сохранил тебя своим поступком.

– Значит, его присяга…

– Была частью замысла. Отца Питера Мередита больше нет, и стать им должен ты. Это будет не очень трудно. Здесь тебя никто не побеспокоит. Для монахов ты изгой. Они будут сторониться тебя. Ты неинтересен королевским эмиссарам, к тому же тебя считают тяжело больным. Поэтому оставайся в келье. За тобой присмотрит старый Уилл Доггет. Позднее же я, наверное, сумею переправить тебя в другое место.

– А если я откажусь?

– Тогда, – скривился Томас, – твою ужасную смерть разделим мы с обоими Доггетами – отцом и сыном, а у твоей жены не станет даже меня, чтобы защититься. Питер надеялся, что ты этого не сделаешь.

– А Сьюзен? Дети?

– Наберись терпения, – ответил Томас. – Для твоей и собственной безопасности она должна искренне уверовать в твою смерть. Потом разберемся, как быть. Но не сейчас.

– Ты все продумал.

– Не я, а Питер.

– Похоже, – уныло молвил тот, – я всем вам обязан. Вы рисковали жизнью.

– Меня мучила совесть, – пожал плечами Томас. – Уилл Доггет выполнил просьбу Питера, старик любил его. – Он слегка улыбнулся. – Простые души – они благороднее, согласись? Что касается Дэниела… – Томас усмехнулся. – Будем считать, что он отплатил мне услугой за услугу.

– Наверное, у меня нет выбора, – вздохнул Роуланд.

– Питер просил передать еще кое-что. Немного странное. Он велел: «Скажи ему, что он может только на время превратиться в монаха. Потом пусть возвращается к жене». Мне это казалось очевидным. Ты понимаешь, о чем идет речь?

– Да, – медленно произнес Роуланд. – О да. Я понимаю.

Из ужасов того года, которые ознаменовали рождение Англиканской церкви Генриха, народ был искренне потрясен лишь одной июньской казнью.

Повод к ней дал папа. В мае, по-прежнему заклиная европейских монархов свергнуть английского короля-раскольника, неистовый понтифик произвел в кардиналы все еще томившегося в Тауэре епископа Фишера. Ярости короля Генриха не было границ.

Он поклялся:

– Если папа посылает кардинальскую шапку, то для нее не сыщется головы.

23 июня праведного и убеленного сединами епископа Рочестерского вывели на лужайку в лондонском Тауэре и отрубили ему голову. Так, как было отмечено многими, завершилась эпоха.

Спустя две недели за ним последовал на плаху бывший канцлер Томас Мор. Но хотя было известно, что королевский слуга умирал за веру, его участь больше расценивалась как политическое фиаско, нежели мученичество, потому не произвела сильного впечатления.

Доктор Уилсон, изначально сопровождавший обоих, важности не имел и остался в Тауэре, забытый чуть ли не всеми.

Страдания монахов лондонского Чартерхауса продолжались. Казнили еще троих, остальных же подвергали постоянным унижениям. Их испытания становились все болезненнее в силу того, что другие дома ордена присягнули, и его глава даже направил из Франции послание с призывом поступить так же.

Едва ли кто заметил, как по приказу, поступившему из канцелярии вице-регента Кромвеля, трусливого отца Питера Мередита, все еще очень слабого, одним июньским вечером отправили из монастыря на север, в другое духовное заведение. С ним отправился старый Уилл Доггет.

Весной 1536 года произошло событие, отмеченное двойной иронией. Испанская жена Генриха королева Екатерина могла, возможно, прожить и дольше, если бы осталась его супругой или если бы с ней более любезно обращались. Но так или иначе, в начале года она умерла в холодном доме в Восточной Англии. Выходило, что если бы король Генрих подождал, то мог бы спокойно жениться и вовсе не порывать с Римом.

Более того, через несколько месяцев Анна Болейн, которая так и не родила вожделенного наследника, впала в немилость и была казнена. Король Генрих вступил в очередной брак. Но он не вернул Римскую церковь. Ему нравилось быть высшим главой, да и средства от Церкви теперь поступали изрядные.

1538 год

Стояло майское утро, но в воздухе витала гроза.

Чета Флеминг мрачно переглядывалась за своим жалким прилавком. Слов у них не было, но оба не раз печально взглянули на Чартерхаус, будто говоря: вы разорили нас. Трудно было сказать, в чем провинился перед ними бедный и старый монастырь, ныне опустевший. Но Флеминга с женой такие вещи не заботили. Чета оплакивала себя. Лоток они собрали в последний раз. Их деловому предприятию пришел конец.

Виноват был король Генрих или, точнее, его вице-регент Кромвель, так как именно он позакрывал все монастыри.