Лорд и королева

Она выслушала страшную весть спокойно. Да, она могла сейчас с гордостью вспомнить ту молоденькую Елизавету, которая ни взглядом, ни единым движением губ не выдала, что ее сердце буквально разрывалось на части.

— Ваша светлость, — сказала тогда эта шпионка Тайрвит. — Сегодня адмирал сложил свою голову на плахе. — И стала ждать реакции на свои слова.

Елизавета посмотрела на эту женщину ничего не выражающим взглядом. Но она знала, что должна что-то сказать. Нельзя позволить леди Тайрвит донести, что она от горя потеряла дар речи.

— Сегодня, — промолвила она, — умер человек очень большого ума и очень малого рассудка.

И тогда стали говорить, что она либо совсем бесчувственная, либо блестящая актриса. Она и была великой актрисой. Такова истина, ибо она, без сомнения, любила Томаса.

А разве она не играла все это время? Разве ей не было необходимо играть свою роль и притворяться простушкой после смерти Томаса? Она тихо жила в Хэтфилде, целиком отдаваясь наукам, чтению Цицерона и Тита Ливия, изучению Ветхого Завета, декламации трагедий Софокла, совершенствованию итальянского и французского языков. Она одевалась очень просто, не завивала волос — и это все она, которая любила изысканные наряды, любила, чтобы ее рыжие волосы были накручены и взбиты, а она сама утопала в роскошном бархате и сверкала драгоценностями. Но она оказалась достаточно умна для того, чтобы понять необходимость иным поведением заставить забыть свою прежнюю репутацию, подмоченную скандалом с Сеймуром, и что находиться в тени — единственный способ сохранить себе жизнь в это смутное время.

Ее друзья подробно информировали ее о состоянии дел при дворе, так что в Хэтфилде и в Вудстоке она была в курсе стремительного восхождения герцога Нортумберлендского, часто размышляя о лихом лорде Роберте, который, если бы не женился сдуру на деревенской девушке, мог бы завладеть в этой стране большей властью, чем она, бедная принцесса, вынужденная затаиться, словно уж под корягой, из-за страха привлечь каким-нибудь неосторожным движением внимание своих врагов.

Она следила за поединком между Эдуардом Сеймуром, герцогом Сомерсетским, которому она никогда не сможет простить то, что он сделал с Томасом, и Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским, который был отцом того молодого человека, интересовавшего ее после смерти Томаса так сильно, как не интересовал никто другой.

А сейчас Сомерсет уже мертв. То, что он сделал с Томасом, другие сделали с ним. Да, оказывается, страшно думать о человеческих головах, которые падают с такой легкостью.

Ей просто необходима Кэт Эшли, чтобы посмеяться, чтобы успокоить себя и плюнуть на все невзгоды, ведь когда наступит час испытаний, она должна хладнокровно встретить их.

Но что же остается ей сейчас делать, кроме как валяться в постели… и ждать?

Ожидание закончилось гораздо быстрее, чем она предполагала.

Верные друзья сообщили новость. Колесо фортуны снова повернулось. Королевой Англии провозглашена Мария. И для Елизаветы пришло время излечиться от недуга.

Она произвела это без лишнего шума и перво-наперво написала королеве письмо с поздравлением и выражением своего восторга по поводу вступления на престол своей сестры. На это послание был получен ответ — приказ присоединиться к Марии в Уанстеде, с тем чтобы вместе торжественно въехать в столицу.

Елизавета тщательно готовилась к путешествию. Как всегда, она была возбуждена от перспективы пышной процессии и возврата ко двору. Снова и снова она предупреждала себя о грозящей ей опасности. Вернувшийся к ней на службу господин Пэрри также предупреждал ее. Он лицемерно льстил ей, но лесть являлась тою роскошью, без которой она не могла существовать.

— Ваша светлость должны позаботиться о том, чтобы скрыть свою красоту. Королеве не понравится, если кто-то затмит ее.

— Чепуха, господин Пэрри! — оборвала она его. — Как могу я в моем простом одеянии затмить королевский бархат и блестящие драгоценности?

— Глаза вашей светлости сверкают ярче, чем драгоценности. Ваша кожа нежнее атласа.

Она встряхнула своими рыжими волосами, привлекая к себе его внимание, и его рот растянулся в льстивой улыбке, которую он и не пытался скрыть от нее.

— У вашей светлости более красивая золотая корона, чем та, которую когда-либо водружали на королевские головы.

— Довольно, болтун! — воскликнула она. — Я рада, что в этом году мы купили слугам новые ливреи, господин Пэрри. Я не жалею о тех сорока шиллингах, которые заплатила за их новые бархатные кафтаны.

— Ваша светлость правы, и мы будем являть пышное зрелище. Но я умоляю принять мое предостережение: не затмевайте королеву.

С притворной скромностью она стала размышлять. Она должна облачиться в белое платье, она должна будет стыдливо опустить глаза, если приветствия в ее адрес окажутся слишком громкими. Она должна будет надеть на пальцы всего несколько колец, ведь большое их количество скроет их тонкое изящество, она должна будет держать руки таким образом, чтобы толпы людей увидели их и восхитились их молочной белизной, и она должна будет улыбаться толпе — не снисходительно, но по-дружески, что никогда не подводило, когда требовалось заставить их приветствовать себя.

Нет, она не затмит королеву пышностью одежд или драгоценностей, но только обаянием юности и тонким намеком людям, что она с ними заодно, что она любит их и надеется когда-нибудь стать их королевой.

И вот, сопровождаемая тысячной свитой — некоторые были лордами и леди самого высокого ранга — Елизавета въехала в Лондон. Не добрым ли предзнаменованием явилось то, что она должна была проехать через Сити по пути в Уанстед и таким образом попасть туда раньше своей сестры?

Жители Лондона вышли на улицы, чтобы приветствовать ее, как обычно приветствовали принцессу Елизавету. При виде ее у них перехватило дыхание. Она казалась такой скромной в своем белом балахоне, такой молодой, в ней люди чуяли королевскую кровь ее отца и жизненную силу ее матери. Она расточала улыбки и кланялась и была явно благодарна дорогим горожанам за оказанное гостеприимство, она была так тронута, когда увидела в их глазах слезы. Рядом скакали ее слуги в зеленых одеждах: кто в бархате, кто в атласе, а кто-то и в простом сукне — согласно табели о занимаемом в ее доме положении.

По Олдгейт она проехала в Уанстед, где дождалась прибытия королевы.

Мария выразила удовольствие от возможности встретиться с сестрой.

«Как старо она выглядит!» — подумала Елизавета.

Марии не было еще и сорока, но она выглядела гораздо старшие. И ни пурпурный бархат, ни драгоценности не могли с этим ничего поделать. Она много страдала, и это наложило на нее свой отпечаток.

— Поправилась ли моя дорогая сестра от своей недавней болезни? — спросился Мария.

— Мое нижайшее благодарение вашему всемилостивейшему величеству. Я вполне поправилась, но если бы этого не произошло до настоящего момента, то я бы не замедлила сейчас явиться, чтобы увидеть ваше величество в полном здравии и узнать, что все ваши враги повержены, а вы благополучно восседаете на троне.

— Мы пока еще не можем сказать, что благополучно, — жестко ответила Мария. — Но мы надеемся, что у нас найдутся хорошие друзья.

— И среди них нет никого более готового услужить вам, чем ваша нижайшая сестра.

— Мне радостно слышать это, — сказала Мария и обняла Елизавету.

Они бок о бок поехали в сторону Лондона — две дочери Генриха VIII, чьи матери были такими непримиримыми врагами, и в тот день королева думала о том, какое это счастье иметь рядом с собой преданную сестру. Она жалела Елизавету, когда после смерти Анны Болейн никому не нужная и всеми забытая девочка впала в немилость до такой степени, что ее опекунам стоило большого труда одевать и кормить ее. О той Елизавете рассказывали жестокие вещи — намного худшие, чем о самой Марии. Их обеих называли незаконнорожденными, но Елизавета подвергалась большему унижению, так как некоторые утверждали, что принцесса явилась плодом кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны лордом Рошифором.