Love.и куска.me

– Похоть? – переспросил доктор Кровин.

– Да, – Смолкин кивнул.

– И что ты чувствовал во сне, будучи… эмм… Похотью?

– Сначала боль и жжение, как будто меня действительно сжигали на костре. Потом боль исчезла и осталась только жалость к тем, кто пытался меня убить.

– Почему ты жалел их?

– Потому что они не понимали простой истины: пока они живы – буду жить и я. Поэтому я и позволял им иногда устраивать показательную казнь себя самого, просто чтобы хоть чем-то их порадовать в их короткой жизни.

– Ты действительно убивал женщин и детей во сне?

– Я не убивал их, – Смолкин откинулся на спинку кресла, – я наказывал их за грехи. Тех, кто потакал своей похоти, я казнил и отправлял к Высшему.

– К Богу?

– В моем сне не было такого понятия, как Бог. Я думал о нем, как об Отце или Высшем.

– Довольно занятно.

Доктор Кровин задумчиво теребил подбородок. На улице тем временем начался дождь и его шум заполнил весь кабинет от входной двери до книжных полок у Смолкина за спиной.

– Хорошо, – произнес, наконец, доктор, – это был твой первый сон?

– Да, – Олег не отрываясь смотрел за окно. – Я проснулся от собственного смеха. И тут же ринулся в ванную – мне казалось, что я все еще горю. Но, как понимаете, все было в порядке. Потом пришла боль. Будто мне всадили в голову раскаленную кочергу и начали выкручивать мозги. Представьте, доктор, что вы прожили жизнь, полноценную жизнь, и вот вы на смертном одре, тьма накрывает вас. И вы просто просыпаетесь. Это был сон, вся ваша жизнь, но вы помните все о ней, каждый день, каждое чувство, каждого человека, каждое событие и каждую мысль, когда-либо пронесшуюся в мозгу. И вся эта память о жизни, прожитой во сне, пытается уместиться в одной одуревшей голове по соседству с вашей настоящей памятью. Чувства, нервы, образы, – все это переплетается, путается, пытается найти свое место в клетках серого вещества. И это больно. Мне понадобилось три часа, чтобы голова перестала болеть, а мозг перестал крутить калейдоскоп из моих и Его воспоминаний. Потом был кофе и душ, стало легче, но воспоминания об увиденном не давали мне покоя.

– Какие это были воспоминания? В смысле, как ты вспоминал об увиденном – как о сне или как о прожитом дне?

– Как о прожитом дне? Как о прожитой жизни.

– Ты помнил всю его жизнь?

– От первого Его дня до первого моего сна о Нем.

Доктор Кровин задумчиво теребил в руках пачку сигарет, как бы размышляя, закурить или нет.

– Расскажешь? Мне было бы очень интересно познакомиться с Ним.

– С чего начать? – просто спросил Смолкин.

– С чего ты посчитаешь нужным.

– Этот мир очень похож на наш.

– Ты хочешь сказать: «Тот» мир?

– Да. Такие же люди, одежда, города, даже религия. Но в том мире действительно был какой-то Высший, Творец, осязаемый и принимающий во всем непосредственное участие. Он создал мир таким, каким смог, наполнил его собственной жизнью, страстью, устремлениями. И грехами, а их было гораздо больше, чем семь. Творец не был безгрешным, как и любое живое существо, но он был Творцом. И, посмотрев вниз, он создал Его, и сотни таких, как Он, мужчин и женщин, под разными именами, но с одной целью: держать людские грехи в узде. Без разбора к заслугам, возрасту, достатку, просто почаще напоминать, что есть он, Высший.

– Тебе не кажется, что это, мягко говоря, несправедливо? Творец того мира грешен, как и простой сапожник, но его никто не судит. А судят, так сказать, его детей.

– Я думал, то есть, Он думал об этом, и часто. С самого своего рождения. С той первой девушки, с огненно-рыжими волосами, которую Он судил. Но, в конце концов, Он смирился, хотя эти мысли часто мучали Его.

– Я спрашивал, что думаешь ты, а не Он. Ведь это ты, Олег, пришел ко мне с проблемой.

– Уже много месяцев прошло, – устало сказал Смолкин. – Я и не помню, что я думал по этому поводу. Некоторые вещи меня пугали, некоторых я, как ни старался, не мог понять, хотя кое-что в этом мире мне определенно нравилось.

– Хорошо, – доктор Кровин в задумчивости закусил губу. – А как Он судил грешников? Устраивал дознание? Следствие? Просто убивал?

– Сначала мучал. Так, как это было в нем заложено грехом, из которого Он родился. Ему не нужно было собирать доказательства или вроде того, достаточно было взглянуть на человека, и все становилось ясно. Если человек слишком поддавался греху, Он приступал к экзекуции, а потом убивал, наевшись человеческими страданиями, болью и похотью. Он кормился этим, как едой.

– Кормился без разбора? Или были определенные предпочтения?

Смолкин рассмеялся.

– Мужиков Он не трогал, отдавал своим сестрам.

– Пока что, – серьезно сказал Кровин, – все это мне кажется не более, чем очень реальной фантазией, следствием тяжелого разрыва, который ты пережил. Жажда мести, справедливости, наказывать людскую похоть через похоть же, – такие мысли очень свойственны человеку, оказавшемуся в, кхм, определенной жизненной ситуации. А, так сказать, душевные травмы и моральные страдания, загнанные глубоко, зачастую порождают страшные и реалистичные картины, особенно во сне, когда мозг беззащитен и его работа не контролируется хозяином.

– И что теперь? – разочаровано спросил Смолкин. – Выпишите мне кучу таблеток и на этом наш разговор окончен?

– Нет, – ответил доктор. – Это просто первый взгляд, так сказать. Расскажи, что было дальше. Когда ты увидел следующий сон? Он был продолжением предыдущего?

– Он был продолжением, но увидел я его только через несколько дней. Голове стало полегче, а вот на душе легче не стало. Внутри росло беспокойство, что эта, – Смолкин несколько раз коснулся пальцами виска, – вторая память в мозгу… Не знаю, как сказать. Что она не выдумка, и что появилась она не просто так. Я ходил по из комнаты в комнату, вспоминая то, чего никогда не знал и не видел. Удивительно и жутко, доктор. Земли, залитые кровью, планеты, столкнувшиеся друг с другом, существа, созданные Отцом задолго до людей и сосланные на дальние рубежи этой Вселенной.

Потом беспокойство начало сменяться вдохновением. Я хоть всю жизнь и занимался издательским делом, но сам не написал ни одного рассказа. А тут такой подарок, можно сказать. Целый мир, появившийся в голове за одну ночь, хоть и уместился в ней не без проблем, но он просто ждал того, чтобы быть описанным.

– Ты начал писать?

Смолкин ответил не сразу. На несколько минут в кабинете Кровина повисло тяжелое молчание.

– Нет, – сказал Олег. – Не начал. Раз десять я садился за ноутбук, и десять раз мои пальцы не смогли напечатать ни одной буквы. Будто что-то держало меня железной хваткой, не давая писать. А потом мне приснился второй сон.

– Он начался на том же месте, на котором закончился предыдущий?

– Да, словно бы фильм поставили на паузу, а потом снова включили. Он поднимался из пепла. Это было забавное ощущение – будто по телу ползут тысячи маленьких червячков. Если вначале глаза на уровне пола, то постепенно взгляд поднимается на привычную высоту. Смотришь вниз и видишь, что еще не совсем закончен: где-то видны ребра, где-то оголенные мышцы. Но приятная щекотка продолжается, и вскоре Он стал целым, как раньше. Даже одежда вернулась из небытия.