Ловец бабочек

И следовало признать, что кухарка во всей своей дикости была права.

А ведь и вправду.

Раньше Ганна частенько зазывала к себе на чай, и не только панну Гуржакову, но многих дам из приличного общества. И ладно, что чай, она и вечера устраивала, и карнавал на свои именины.

В прошлом же году…

…да, кажется, Ганна приболела. Панна Гуржакова еще ей открытку сочиняла… с балом ежегодным тоже что-то там не заладилось… и вечера… и чаепития…

– Ага! – кухарка подняла красный в заусеницах палец. – Доперли!

– Поняла, - возразила панна Гуржакова без особой охоты. – У Ганны со здоровьем плохо…

– В прошлый раз, когда у ней со здоровьем плохо было, она на воды укатила. А ныне… чтой-то не слыхала я, чтоб к ней какой дохтур езживал. Да и по гостям здоровье не мешает расхаживать. Придет с девками, сядет, и жруть, жруть…

Кухарка покачала головой.

В диких ее представлениях девицам родовитым приличного происхождения жрать не подобало. Впрочем, эти самые представления самым причудливым образом уживались с желанием кухарки откормить Гражинку, которая для девки была уж больно тоща и почахла.

…панна Гуржакова, да и сама кухарка, премного удивились бы, узнай, чем в час столь ранний, непривычно ранний, можно сказать, занялась Гражинка. Выбравшись в сад, засаженный розами густенько – иных растений панна Гуржакова не признавала, почитая простецкими, а потому розам в саду ее жилось привольно, - она поежилась.

Было прохладно.

И темно.

Говоря по правде, вставать рано Гражина очень не любила. Да и кто, помилуйте, в здравом-то уме любит подниматься на рассвете? Матушка?

Матушке Гражина не то, чтобы не верила, скорее полагала ее существом особым, далеким от простых смертных. И ныне радуясь, что матушка на кухне сплетнями занята – а утренний кофий и думать нечего, затянется – Гражина крадучись ступала по дорожке.

Желтый песок, которым оную дорожку посыпали щедро, потемнел, намок.

И на туфлях останется.

Придется врать.

Скажем, что ей не спалось… что она думала… об чем? А о замужестве. Эти мысли матушка одобрит. Гражина вздохнула, и немалая грудь ее пришла в движение. Груди было холодно, ибо осень нагрянула как-то вдруг, и здравый смысл, которого Гражина в принципе не была лишена, подсказывал, что надо бы вернуться в дом.

За пальтецом.

Или за меховым матушкиным палантином, который она доставала по особым случаям и все обещала, что как Гражина повзрослеет, то купит ей собственный…

…и купила в том годе, но не палантин, а кроличью шубку, какие носят совсем уж девочки…

…а она давно уже не девочка.

Но возвращаться… не пропустит ли она появления того, ради которого вскочила ни свет, ни заря? И волосы чесала, чтоб как в романе легли они волшебною волной. Волшебной аль нет, но какой-то волной легли, только волна эта все норовила соскользнуть с положенного ей места и повиснуть некрасиво. Платье Гражина выбрала темно-зеленое, про которое матушка говорила, будто бы идет оно Гражине весьма, а на плечи накинула шаль вязаную…

Еще бы жемчугов на шею.

Для солидности.

Или… за волосами все одно не видно, а жемчуга, как и прочие драгоценности, матушка хранила под замком. И сомнительно, что она бы выдала их для утреннего променаду.

Гражина вздохнула.

Ничего. Скоро уже вырвется она из-под матушкиной удушающей опеки. Упорхнет птичкою, как та героиня, которую всячески мачеха притесняла, желаючи со свету сжить. Правда, тут стало немного совестно. Все ж матушка не заставляла полы там мыть и камины чистить, и вовсе требовала, чтоб Гражина ручки берегла от черное работы, но вот характер…

…бедный папенька, случалось, повторял, что не того человека в чины возвели.

Она добралась до беседки, поставленной в позатом году, когда подобною разжилась панна Белялинска. Правда, у той беседку из Познаньску везли. Изысканную. Сплетенную из тонких будто бы ивовых прутиков, но куда как прочную.

И вьюнок, расползшийся по стенам ее, выглядел гармонично.

Матушка же сказала, что сия беседка несерьезна, и заказала у местечкового плотника это вот уродство. Тяжеловесное. Прочное, само собой… но до чего ж нехорошее. И плетущиеся розы – какой вьюнок? – нисколько не прибавлял красоты.

Массивные стены.

Декоративная решетка, напрочь лишенная декоративности, скорее уж похожая на решетку обыкновенную. Белая краска за лето пооблезла, и беседка гляделась вовсе заброшенной.

– Я явилась пред очи твои, брат, - сказала Гражина, скрестив руки на груди.

Грудь была высокой.

А пальцами она легонечко шаль подтолкнула. Может, конечно, оно и прохладно, но красота стоит жертв. А Гражине хотелось быть красивой.

– Не я, - донесся из беседки глухой голос, - но он смотрит на тебя, сестра…

И сердце застучало.

Тревожно.

Нервически. Руки вспотели. И холод отступил, напротив, Гражину в жар кинуло, и жар этот грозил испепелить ее дотла…

– Я рад видеть тебя…

Он никогда не выходил из беседки. И всегда, сколь бы рано ни приходила Гражина, ждал ее… нет, одного дня она вовсе явилась за час до назначенного времени, но тогда свидание не состоялось. А после ее попеняли за излишнее любопытство.

– И я… рада, - она скользнула в полумрак.

Вот же… не могли розы расти не так густенько, она бы лицо разглядела своего тайного гостя… оно было бы прекрасно, несомненно, прекрасно. В романах те, кто по какой-то своей надобности вынужден был скрывать лик свой, всегда оказывались редкостными красавцами.

Ну или просто видными людьми.

Ее пальчики нашли его руку. И он осторожно сжал их.

От него хорошо пахло.

Не туалетною водой, до которых матушка охоча, выливает на себя столько, что и дышать-то рядом с нею тяжеловато… а он… запах свежескошенной травы. И еще липового цвета. Мягкий аромат весеннего утра…

– Ты стала еще красивей, сестра, - он провел пальцами по ее щеке, и от прикосновения этого, запретного для обоих, Гражина задрожала. – Ты послана мне во искушение, не иначе…

– Это ты… мне…

В книгах девицы всегда находились с ответом.

А Гражина вот терялась.

Дурища.

Клуша, как мама говорит. Знать, правду говорит. Она знала, что позже, дома, прилегши на софу, укрывши ноги узорчатым пледом, взявши чашечку чаю и пряничек, она будет вспоминать сегодняшнее утро. И беседу. И нужные слова отыщутся, не сразу, конечно, но отыщутся…

…и быть может, она новый стих напишет.

Про любовь.

А теперь вот будто кто-то свыше отнял все слова. Может, и вправду гневался на запретные чувства ее…