Loving Longest 2

…и с Тургоном.

Всё было бы так хорошо, если бы не Тургон.

На маленького Тургона Финарфин почти не обращал внимания: он был тихим и замкнутым ребёнком, который часами складывал мозаики из стекла, сидя на краю фонтана. Но потом он вырос. Финарфин хорошо помнил, как пришёл однажды в дом Финголфина после многомесячного перерыва, и рядом с братом стоял Тургон — словно его прекрасное, ещё более светлое и беспорочное отражение в прозрачной воде. Он был выше отца, тоньше и волосы у него были длиннее. И если Финарфин о Финголфине запретил себя думать, потому что тот был его родным братом, потому что он возненавидел бы его, если бы узнал о его чувствах, то Тургон выглядел так, словно бы никто даже не имел права думать о нём — его серые глаза словно бы и не глядели на тебя. Смотря ему в лицо, Финарфин видел как будто бы лучистое, прекрасное — но непрозрачное стекло; он мог лишь пытаться заглядывать в это стекло, но никогда ничего не мог увидеть за ним, как будто бы это был прекрасный дом, куда его никогда не пустят.

Финарфин пытался оставаться с племянником наедине, удерживать его разговорами, придумывать какие-то совместные дела, но всё время видел, что тому невыносимо скучно общаться с ним, что он для Тургона не существует. Он видел, что эту непроницаемую преграду Тургон раскрывает только, когда рядом родители или старший брат, иногда — для его сына, Финдарато. Финарфин завидовал сыну, но не слишком: на самом деле Финарфин хотел, чтобы Тургон до боли сжал его в объятиях, повалил на песок в саду, раздвинул ноги, как женщине; может быть, даже, чтобы ударил по лицу; хотел полностью оказаться в его власти, что бы ни было.

Но он прекрасно знал, что соблазнить Тургона на такое нельзя ничем.

Однажды летом они с семьёй Финголфина жили в доме на Тол Эрессеа. Было очень жарко, и Финарфин заметил, что Тургон уходит куда-то далеко по берегу. Он незаметно последовал за племянником, спрятался за камнями — и увидел, как Тургон сбрасывает с себя одежду, увидел очертания его бёдер, ягодиц, увидел всю его наготу, как его волосы стелются по блестящим тёмным волнам; как он выходит на берег. Он не смел подойти ближе, зная, что его следы будут видны на пляже, но он видел, как спящий Тургон свернулся калачиком, видел белые искринки песка на его щеках, животе и коленях. Со стыдом и ужасом он почувствовал невыносимый жар в своём теле, понял, что у него мокрые штаны — наверно, это был первый раз, когда это случилось, когда он не трогал себя руками.

Финарфин приходил сюда ещё несколько раз. Каждый раз было всё стыднее и стыднее; мечты были всё жарче и жарче.

И однажды, отойдя уже далеко от моря, он зашёл в цветущую рощу глициний; розовые лепестки падали ему на влажный лоб и прилипали к щекам. Там, на тропинке, на фоне розового неба, он увидел черные очертания высокой фигуры. Да, он знал, что это не Тургон; он понял даже, что это не эльда. Но он позволил незнакомцу прикоснуться к себе, позволил снять с себя одежду и позволил всё время, пока серебряный свет Тельпериона заставлял словно парить в воздухе лиловые соцветия, давать себе уроки. Он узнал, как удовлетворить, насытить своё тело, используя при этом тела других.

— Приходи завтра, мой сладкий Арафинвэ, — шептал незнакомец, — дай мне прикоснуться к твоим медовым кудрям…

Финарфину было так обидно, что он столько лет жил без всего этого, что насытиться ему становилось всё труднее и труднее. И тогда Мелькор сказал, что есть и другие юноши помимо гордого Тургона, — юноши, которые не посмеют отказать сыну нолдорского короля…

…Алдамир немного испортил ему настроение своими слезами, но удовольствие того стоило. Он поднялся наверх, убедился, что Алдамир ушёл, закрыл дверь. Потом спустился в подвал, чтобы проверить, что там всё в порядке, и почувствовал, что там кто-то есть.

На полке горел светильник, а рядом стояла Эарвен. На ней была розовая, вышитая золотом блузка, груди не было видно (хотя, надо признать, она у неё была небольшая) и на ней были серебристые нижние штаны Алдамира, которые тот, видно, не успел или уже был не в силах надеть, спущенные до середины бёдер. Финарфин рассмеялся, подошёл к ней; он был слегка пьян — выпил и до, и во время того, что он делал с Алдамиром.

— Сними их, — сказал он.

— Тебе-то это зачем? — сказала она.

— Чужие ведь, — ответил он, смеясь.

— И как я в спальню пойду?

— А где твоё платье… юбка? — спросил Финарфин, отпивая ещё из серебряного кубка, стоявшего на винной бочке.

— Тебе какое дело! — ответила жена. Ему показалось, что она тоже что-то пила. — Раз тебе так не нравится, снимай сам.

Он стянул с неё, не глядя, штаны, почувствовав ещё раз запах того, что здесь произошло. Он не ожидал, что желание захватит его снова. В конце концов, всё было не так уж плохо. И даже совсем не противно, особенно в качестве третьего блюда, после, когда первые желания уже утолены.

Финарфин не очень удивился, когда жена сообщила ему, что беременна. Он был совсем не против шестого ребёнка, но почти сразу заметил, что Эарвен ведёт себя странно. Подумав, он понял, что в доме вообще многое стало странным после того, как ушла Луинэтти.

Анайрэ

На полу палатки стоял обтянутый промасленной тканью небольшой лёгкий ящик, с которым они давным-давно путешествовали по Аману. Дрожащими руками Анайрэ бросила в него два тёмных прочных платья, потом чёрный плащ. Пешком, так пешком, она готова.

Раздался тихий звон серебряного колокольчика, висевшего у входа. Анайрэ обернулась: в палатку вошла Эарвен. Её носик и глаза были совсем розовыми, в руках она комкала платочек. Было видно, что она плакала.

Анайрэ взяла её за руки и поцеловала в мокрую щёку.

— Ну что ты! Эарвен… я понимаю, тебе так тяжело… тяжело видеть сейчас тех, кто… но хотя бы Феанора с нами нет. Мы ведь все будем вместе, Эарвен, я, наши дети, мы их не отпустим одних! Эарвен…

— Ты не понимаешь… — Эарвен снова всплакнула. — Я не могу с вами идти… Совсем… У меня будет ребёнок. В конце мая следующего года… Мне так нужна помощь… Луинэтти меня давно бросила, с Галадриэль вообще стало невозможно разговаривать…

— Но ведь можно что-то придумать?..

— Не знаю… Я так надеюсь, что Финарфин меня не оставит… Мне кажется, он на самом деле хотел бы остаться. Ты же… ты же поговоришь с Ноло, правда? Мне так не хочется, чтобы они ссорились…

У Анайрэ на глазах появились слёзы. Бедная Эарвен! Бедный малыш! Конечно, Финарфин не должен никуда идти.

Финарфин заглянул к ним; он подошёл, тоже обнял Эарвен и сказал:

— Милая, тебе нельзя плакать! Совсем нельзя. Пожалуйста, возвращайся к себе! Я всё устрою. Мы уедем завтра домой, в Тирион, вдвоём, я тебе обещаю.

Эарвен вышла, а Финарфин повернулся к Анайрэ. Что-то странное появилось в его глазах; розовые губы по-прежнему были сложены в милую, детскую улыбку, но глаза щурились, как будто он видит что-то мерзкое, пальцы сжимались и разжимались, словно отталкивая нечто невидимое.

— Анайрэ, я хотел бы тебе кое-что показать. У меня есть кое-что. — Он снял с плеча расшитую зелёную сумку. — Ты знаешь, что это. — Мешок раскрылся и Финарфин вытащил наружу двумя пальцами кончик ткани.

— Это шарф Ноло, он его потерял на празднике… наверно, — сказала Анайрэ; она запнулась, увидев выражение лица Финарфина.