Loving Longest 2

— Ты должно быть, удивился, когда увидел, что сыновей Феанора нет дома, — сказал Тургон.

— Я оставил пирог на столе, нигде никого не было видно. Я пошёл искать папу. Подошёл к сокровищнице — и вдруг увидел, что она открыта, а папа лежит на ступеньках. Я решил забрать шкатулку с Сильмариллами: я даже как-то не задумался, что такое с папой. Я взял шкатулку, и она сразу открылась. Там ничего не было! Я был просто в бешенстве, подумал, что Мелькор уже заставил папу отдать ему Сильмариллы, или уговорил его как-то. А ведь мы перед этим с ним ещё раз встретились на дороге и ещё раз обо всём договорились! Я понял, что его ранили — наверное, Мелькор это сделал, кто же ещё? Но я же так старался… так старался, я взял этот пирог, насыпал туда яд, взял всё остальное, я столько ехал, я готов был на всё — и тут оказывается, что Мелькор сам всё сделал, без меня? Всё было так хорошо задумано. Что это за игры?! И тут папа… понимаете, он приподнялся и попросил меня ему помочь. А я был так разозлён… ну как он мог отдать их Мелькору, почему он открыл шкатулку? Я ещё подумал тогда, что это Феанор всех обманул, договорившись с папой, и припрятал камни, чтобы они вообще хранились не в сокровищнице, а где-то ещё. Всё как-то очень быстро случилось: я уронил шкатулку ему на голову. Ну, бросил.

Финарфин вдруг как-то задёргался, ударяя себя пальцами по подбородку и губам. Даже наставленное в глаз лезвие не могло заставить его подавить судорожный тик, который вызывало у него воспоминание о гибели отца: тихий, мгновенный, сдавленный, не успевший даже вырваться у Финвэ крик — и потом отвратительный звук, с которым разбилась его голова.

— Папа!.. Папочка давно должен был отказаться от Феанора, я же уже давно понял, что по сути ведь он не его сын, а так что-то… должен был велеть ему убраться из дома, чтобы мы с Ноло вообще не должны были называть его своим братом… и эти мерзкие камни! Я же видел, как он их делал! Я заглянул к нему в мастерскую. Тайно, с крыши соседнего сарая заглянул в окошко сверху. Я видел. После того, как он держал такое дома — что я мог о нём думать!.. Я ведь должен был что-то сделать для семьи. Чтобы этих камней больше в семье не было. И ничего не вышло!.. Ничего!.. — Финарфин тяжело выдохнул.

— Ты встречался с Мелькором после этого? — спросил Тургон. — С Мелькором и Унголиантой?

— Я сразу убежал, — продолжал Финарфин уже спокойно. — Мелькор встретил меня на дороге в Валимар. Про Унголианту не знаю… когда мы виделись с ним в первый раз, там в кустах что-то всё время шуршало, но я ничего не увидел. Я сказал ему, что камней нет, что я не знаю, где они, что я всё обыскал — конечно, это глупо, я ничего не обыскивал, дом огромный, на это понадобились бы часы, а вечером я уже должен был быть в Валимаре. Ну и я сказал, что папы больше можно не бояться, что я его… обезвредил.

— Обезвредил! — воскликнула Лалайт. — Обезвредил! — От смеха она чуть не разрезала Финарфину нос. — Послушай, Арафинвэ, давай будем дружить, ты начал мне нравиться. Финдарато, а тебя не обезвредить ещё разок, а?

— Я же обезумел от горя! — выкрикнул Финарфин. — Я не понимал, что делаю! Зачем ты снова родился? — сказал он Финроду. — Кто тебя просил? Я уже всё забыл… я почти всё забыл… Я почти забыл!

— Только тогда ты не забыл уронить шарф дяди Ноло, вымазать его в форменосской грязи, и взять с собой, — сказал Финрод. — И ты не забыл оставить там его фонарик. Ты специально сказал Финголфину по секрету, что ты привезёшь вашего отца из Форменоса, чтобы дядя Ноло вышел один из дома и ждал на дороге, и чтобы никто не мог подтвердить, что его не было в Форменосе или рядом с ним.

— Мы… — сказал Финарфин, — то есть Мелькор… Он должен был перехватить меня с папой по дороге и забрать Сильмариллы. Всё должно было выглядеть как нападение, на месте которого остался бы шарф Ноло и фонарь.

— Но ведь во время этого нападения твой отец Финвэ должен был погибнуть, так ведь?! — воскликнул Маэдрос. — Да что ж ты всё время крутишь и обманываешь!

— Ну что ты, Нельо, — сказал Финарфин, — папочка просто всё забыл бы. Мелькор это умеет. Он бы совсем всё забыл. Даже забыл бы, кто мы такие.

— Ты хочешь меня убедить, что ты в это верил?! Кто-то ещё в это верит? — спросил его громко Маэдрос.

— Да нет, дядя Майтимо, — сказал с лестницы Маэглин. — Владыка правда может так мозги выбить, что всё на свете забудешь… Это он как раз умеет, в это поверить можно.

— Мне кажется, дядя Арафинвэ, — сказал Маэдрос, — что если ты действительно не собирался убивать дедушку, ты приготовил заранее слишком много улик, указывающих на дядю Финголфина: ты ведь взял и его шарф, и тарелку из его дома, и его фонарь. Ты сейчас признавался в ненависти к моему отцу, но по всему получается, что Финголфина, родного брата, ты ненавидел ещё больше, раз пытался таким образом натравить моего отца на него. Почему?

— Да, почему?! — воскликнул Гвайрен. — Почему? Ведь все считали, что Финвэ убит Мелькором. Но ты всё равно сказал тётушке, что убийца — её муж. Ты показал ей шарф Финголфина, который ты якобы нашёл. Ты сказал об этом не только ей, но и Ингвэ; ты даже поехал в Форменос с Ингвэ, чтобы найти фонарик и тарелку, которые пропали с места преступления. Ты всё это ей отдал, чтобы оно всё время напоминало ей о том, что дядя Нолофинвэ — преступник. За что ты так с ними?!

— Отвечай, Арафинвэ, — сказал Кирдан, — мне тоже интересно, за что.

Финарфин криво улыбнулся.

— Кто-то мог заподозрить, что это не Мелькор… Когда мы с Ноло встретились в Валимаре, он был в этом самом плаще, розовом. Плащ был чистый, а сапоги у него были мокрые, и штаны, и платье спереди и на вороте. Я понял, что он ждал в Тирионе нас с отцом под дождём, как я и сказал ему — сказал ждать, когда я привезу отца. Я тогда сказал, что не смог поехать в Форменос потому, что Ингвэ попросил меня приехать в Валимар раньше, чтобы помочь в устройстве праздника; сказал, что отец всё равно не согласился бы, что он говорил об этом в последний раз Финроду, и что сначала нужно всё-таки ему воспользоваться случаем и помириться с Феанором, тогда и отец сможет вернуться. Потом я сказал Ноло — «Ты совсем промок сегодня», а он: «Ты тоже, с утра погода была хуже некуда». Он посмотрел на меня, и я увидел, что у моего плаща подол тоже в этой красной грязи из Форменоса — совсем как его шарф, который я нарочно туда уронил! Я сжёг свой плащ при первой возможности, но ведь если бы кто-то стал думать об этом, Ноло бы сразу об этом вспомнил!.. Да и Ингвэ мог бы вспомнить — ведь он нас встречал. Я сходил с ума. Я всё время думал, что Ноло мог рассказать что-то Анайрэ: у меня всё время был какой-то навязчивый страх, что если они ещё раз встретятся после того, как он ушёл и поговорят — он может это вспомнить. Ну и… Эарвен так хотела, чтобы весь их род прекратился. Она много раз с Мелькором об этом говорила. Чтобы у Анайрэ и Финголфина не было больше детей. Она стала всё время приглашать к нам Эленвэ, жену Тургона, давала ей советы; ну и после того, как всё это случилось, пока считалось, что мы все покидаем Аман вместе с Финголфином, она всё время что-то ей внушала. То, что Аракано ей враг, то, что Анайрэ её ненавидит. Сами понимаете, я-то был бы совсем не против, чтобы с Эленвэ что-то случилось, да и с Аракано тоже — я ведь так боялся, что он расскажет обо мне Ноло или братьям.

— Следовательно, — подытожил Майрон, — Фингон стал свидетелем убийства Финвэ, и увидев в розовом плаще тебя, счёл, что это Финголфин — тем более, что он нашёл в сокровищнице его фонарь и, выходя из двора, через открытые двери общей столовой увидел на столе приготовленный по семейному рецепту пирог — как оказалось, на тарелке с гербом Финголфина. Он забрал фонарь и тарелку и выбросил их. Шарф он забрать не смог, поскольку его взял ты и потом предъявил Ингвэ и Анайрэ, но он взял стенку ларца с замком, который всё-таки открыли ключом. Замок подтверждал невиновность Мелькора: он означал, что Финвэ открыл ларец добровольно для кого-то, кому полностью доверял. Фингон, очевидно, тоже счёл его уликой против Финголфина. Не знаю, почему Фингон не пытался его уничтожить. Может быть, просто не смог, может быть, надеялся когда-нибудь поговорить об этом с отцом, но не так и не нашёл в себе сил. Кстати, Макалаурэ, а почему ты отдал Мелькору Сильмариллы?

— Я этого не делал! — Маглор вскочил; его лицо раскраснелось.

Майтимо в очередной раз подумал, что его брат очень красив, но в то же время Маглор выглядел немножко смешно на фоне высокого и мрачного Нариэндила, и старший брат невольно улыбнулся. Поверить в его виновность Майтимо был не способен.

— Ты же открыл ларец? — спросил Саурон.

— Да, но внутрь я не смотрел! — воскликнул Маглор. — Я не смотрел, я клянусь чем хотите! Я его просто открыл! Я не мог бы предать отца! Никто из нас не смог бы.

— Маглор, всё это очень подозрительно. Сначала ты настаиваешь на том, чтобы вы все уехали из Форменоса, хотя вроде бы не должен был ничего знать ни о Мелькоре, ни о Финарфине, не об отравленном пироге, — констатировал Саурон. — Потом ты открываешь ларец и там якобы то ли уже ничего нет, то ли кто-то забирает оттуда Сильмариллы пока ты успокаиваешь Карантира до прибытия Мелькора. Кто сказал тебе про отраву? Я тебя уже спрашивал — ты мне не ответил.

Маглор закрыл лицо руками.

— Я не знаю, — выдавил он. — Не знаю, как объяснить! Не знаю! Не понимаю! Нариэндил, ты можешь принести мою шкатулку?