Ловушка для Горби
Шрифт:
«Изучив доводы защиты и обвинения, Трибунал признал необходимым принять к сведению следующие обстоятельства:
а) традиция политического террора и физического уничтожения своих противников установилась в СССР с момента прихода нашей партии к власти;
б) тот факт, что Н. Батурин родился, воспитывался и сформировался как коммунист, в семье и окружении потомственных коммунистов, создателей вышеназванной традиции, обусловило психологическую установку Н. Батурина на радикальное (физическое) пресечение деятельности своих политических противников;
в) отказ Президиума Съезда дать Батурину возможность выступить на Съезде КПСС на основании того, что его выступление не было заранее согласовано с Президиумом. (См.
В связи с вышеизложенным Трибунал ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Оценить покушение коммуниста Н. Батурина на Генерального Секретаря КПСС тов. М. С. Горбачева как традиционный в прошлом, но ПРЕДОСУДИТЕЛЬНЫЙ АКТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ И ПРИЗНАТЬ ВСЕ ФИЗИЧЕСКИЕ МЕРЫ РАСПРАВЫ С ПОЛИТИЧЕСКИМИ ОППОНЕНТАМИ АМОРАЛЬНЫМИ И КОМПРОМЕТИРУЮЩИМИ НАШУ ПАРТИЮ;
2. ИСКЛЮЧИТЬ Н. Батурина из КПСС;
3. Дело о нанесении гражданином Н. Батуриным ущерба физическому здоровью гражданина М. Горбачева передать в гражданский суд Октябрьского района г. Москвы, по месту жительства потерпевшего…»
Предупрежденные по радио, охранники Гостевой дачи распахнули ворота за десять секунд до появления кремлевского кортежа. Лимузин промчался через ворота в глубину соснового парка и остановился перед огромной двухэтажной дачей, на которой когда-то Брежнев принимал Киссинджера. За дачей был большой грибной лес и искусственное озеро с золотистыми карпами. С берега до середины озера лежала низкая эстакада-помост, чтобы Брежнев и его престарелые соратники могли рыбачить, не замочив своих подагрических ножек. А карпов в этом озере откармливали так старательно, что вода буквально кишела и мелкой, и крупной рыбой, карпы прыгали над водой, а порой выскакивали прямо в ведра кремлевских рыбаков…
Выйдя из машины у крыльца дачи, Кольцов увидел неподалеку две старенькие «Лады» и две «Самары». Все четыре машины покрыты пылью и, следовательно, не из Кремлевского гаража. Скорей всего — это машины членов Партийного Трибунала. Телохранитель распахнул парадную дверь дачи. Кольцов и три цэкиста, следовавшие за ним, пересекли по персидскому ковру большой холл со старинной мебелью и оказались на просторной тыльной веранде, которая нависала над озером. Здесь, в тени оформленной в деревенском стиле веранды, сейчас обедали члены Трибунала. На большом столе перед ними было вино, обильные закуски, приготовленные тремя поварихами Дачи, и, конечно, «коронка» гостевой дачи — огромное блюдо золотистых карпов, запеченых с шампиньонами в сметане. Выпивая и закусывая, все члены Трибунала были оживлены, веселы, и, входя на веранду, Кольцов уловил конец анекдота о чукче, ставшем бизнесменом.
Но при неожиданном появлении Кольцова и цэкистов все смолкло.
Кольцов окинул их коротким, но цепким взглядом. Трое женщин и шесть мужчин, всем от 30 до 45 и выглядят, как одна теплая компания на курорте — рубашки у мужчин распахнуты на груди, у женщин плечи оголены… Конечно, сегодня Кольцов уже знал, кто они и откуда — после разговора с Ясногоровым он затребовал из Орготдела ЦК их личные дела. Судя по анкетным данным, система жеребьевки выкинула на этот раз в состав Партийного Трибунала типичных «новогорбачевцев» — от молодого школьного учителя из Сибири Марата Ясногорова и космонавта-киргиза Кадыра Омуркулова до подмосковной журналистки Анны Ермоловой и ткачихи-ударницы Шумковой. Во всяком случае, именно по этому принципу их, видимо, и утвердил Орготдел ЦК в горячке первого дня после покушения на Горбачева, отсеяв остальных кандидатов постарше. Чтобы именно «новогорбачевцы» судили «новогорбачевца» Батурина.
Но теперь, когда Кольцов уже знал их приговор, он взглянул на них иными глазами. Неужели все они — ясногоровы, «неокоммунисты»? Что ж, бой так бой!..
Не удостоив их всех даже коротким «Здрасти», Кольцов швырнул на стол «Приговор» и сказал:
— Что это такое?!
Два листа, на которых был отпечатан «Приговор», разлетелись по столу,
один из них попал в салатницу. Ясногоров вытащил его оттуда, оттер от майонеза, посмотрел на первые строки, затем сказал:— Это наш «Приговор». Я знал, что вы придете в бешенство…
— Мне плевать на ваши провидческие способности! — отрезал Кольцов. — Я хочу знать, как принималось это решение? Кто формулировал?
Он прекрасно знал, кто формулировал, но три свидетеля из ЦК должны услышать это своими ушами. Однако члены Трибунала молчали.
— Наверное, товарищ Кольцов хочет знать, — сказал наконец Ясногоров своим коллегам, — как мы посмели обвинить его в отказе дать на съезде слово Батурину. Не так ли? — он повернулся к Кольцову, и в его огромных выпуклых эмалево-синих глазах не было даже тени иронии.
— Всю вину за покушение на Горбачева вы, практически, переложили с Батурина на партию. Больше того — на самого Горбачева! «Гласность направляется сверху только на критику оппонентов Горбачева»! Кто это все формулировал? — не сбавлял напора Кольцов, глядя сразу на них всех и словно заставляя их объединиться в самозащите.
— Я формулировала, — вдруг сказала невысокая, сероглазая женщина лет тридцати с толстой пшеничной косой и с оголенными сарафаном плечами. — Моя фамилия Ермолова. Анна Ермолова. А товарищ Ясногоров как раз пытался смягчить формулировки разными оговорками. Но я…
Анна Ермолова — журналистка из подмосковного города Шатура, тут же вспомнил Кольцов.
— Мы голосовали по каждому параграфу отдельно, — добавила сорокалетняя ткачиха-ударница Шумкова.
Кольцов резким жестом взял листы из рук Ясногорова.
— «Признать смягчающим вину Н.Батурина обстоятельством, — стал читать он вслух, — отказ Президиума Съезда дать Батурину возможность выступить…» Вы хотите сказать, что, не дав Батурину слово на Съезде, я спровоцировал его стрелять в Горбачева, да?
— Н-и-никто не знает… — чуть заикнувшись, сказал худощавый, высокий, в темных очках инженер-конструктор Дубровский.
— Никто не знает — что? — резко повернулся к нему Кольцов.
— Н-ну… М-может быть, если бы он мог и-и-изложить свою позицию, он не стал бы с-стрелять…
— А может быть, стал! — напористо сказал Кольцов. — Представьте себе: он произносит речь с трибуны Съезда — ту речь, которую мы напечатали в «Правде», — а затем, объявив Горбачева виновником всего, что происходит в стране, стреляет в него! Прямо с трибуны Съезда! И тогда — что? Вы обвинили бы меня в том, что я дал ему слово — не так ли?
Цэкисты, стоявшие за спиной Кольцова, сохраняли каменное выражение на лицах, но смущенные лица членов Трибунала показали, что такой логический трюк произвел на них впечатление. Это было хорошим знаком. Можно было продолжать атаку.
— Но это не все! Съезд партии это не Гайд-парк! Вы знаете, сколько делегатов Съезда не получили слова, хотя и записались в прения? Как по-вашему — сколько? Пять? Десять? Пятнадцать?..
Они молчали.
— Больше ста! — победно сказал Кольцов. — По-вашему, все они должны были стрелять в Президиум за то, что им не дали слова? Да? Возьмите этот «Приговор» и не позорьтесь! — он протянул листы Анне Ермоловой. — И давайте переделаем его так, как ему положено быть!
— Один не очень удачно сформулированный параграф еще не значит, что нужно переделывать все, — произнес киргиз-космонавт Омуркулов.
— Один?! — снова встрепенулся к бою Кольцов. И опять взял листы из руки Ермоловой, стал читать: — «Признать смягчающим вину Батурина тот факт, что он родился и воспитывался в семье потомственных коммунистов…» Значит, семьи потомственных коммунистов производят убийц? — Кольцов иронически наклонил голову и посмотрел на Омуркулова. — А я помню, что когда мы утверждали вас в команду космонавтов, немалую роль сыграло именно то, что вы, как и Батурин, коммунист в четвертом поколении. Но, оказывается, мы ошиблись. Нужно было вас не на космическую орбиту, а в тюрьму отправить. Или в психушку, как потенциального убийцу!..