Ловушка для Горби

16

Свердловск, «Большой Дом».

16.57 по уральскому времени.

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА

Срочно, секретно,

Правительственной спецсвязью.

ВСЕМ СЕКРЕТАРЯМ РЕСПУБЛИКАНСКИХ, ОБЛАСТНЫХ, ГОРОДСКИХ РАЙОННЫХ И СЕЛЬСКИХ КОМИТЕТОВ КПСС, ВСЕМ НАЧАЛЬНИКАМ УПРАВЛЕНИЙ КГБ И МВД СССР.

ОБСУДИВ ИНИЦИАТИВУ СВЕРДЛОВСКОГО ОБКОМА ПАРТИИ О ПРОВЕДЕНИИ ВСЕНАРОДНОЙ ДОБРОВОЛЬНОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ В ЧЕСТЬ ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ЦК КПСС ТОВАРИЩА МИХАИЛА СЕРГЕЕВИЧА ГОРБАЧЕВА, ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ПОСТАНОВИЛО:

ОДОБРИТЬ ПРОВЕДЕНИЕ ВЫШЕНАЗВАННОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ;

ПРОВЕСТИ ЭТУ ДЕМОНСТРАЦИЮ В СУББОТУ, 20 АВГУСТА С.Г.;

НАЧАЛЬНИКАМ МЕСТНЫХ УПРАВЛЕНИЙ МВД И КГБ ПРИНЯТЬ ВСЕ МЕРЫ ДЛЯ ПОДДЕРЖКИ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА ВО ВРЕМЯ ДЕМОНСТРАЦИИ.

ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС

Отправлено из Канцелярии ЦК КПСС 18 августа в 14.22

В приемной пожилая секретарша Стрижа — сухая, как вобла, и с тронутой оспой лицом — остановила Вагая предупредительным знаком:

— Он занят.

— Я только что звонил по прямому. Он просил зайти, — нетерпеливо сказал Вагай, держа в руке толстую кожаную папку.

Секретарша не без колебания нажала кнопку селектора и пригнулась к микрофону. Конечно, она знала, что Стриж и Вагай — родственники, что их жены — родные сестры, но вот же вышколил, подумал Вагай, даже его не пускает к Стрижу без доклада! И ведь специально взял себе рябую и старую — чтобы не только никто не подумал чего лишнего, но чтобы и самому даже по пьяни не захотелось…

— Роман Борисович, к Вам Вагай.

— Впусти, — коротко ответил по селектору какой-то осипший, почти хриплый голос Стрижа. — Но больше никого! И не занимай телефон!

Что случилось? — тут же похолодел Вагай. Неужели накрыли?

— Там… Там есть кто? — спросил он у секретарши.

— Нет.

С дурным предчувствием в душе Вагай настороженно шагнул в узкий тамбур, состоявший из сдвоенных и обитых кожей дверей. Этот тамбур отделял приемную от кабинета. Миновав его, Вагай увидел, наконец, Стрижа. И изумился: Роман Стриж — потный, взъерошенный — сидел за своим столом, целиком укрытым картой СССР. На карте лежала та же «Правительственная телеграмма», которую десять минут назад получил и Вагай. Рядом стояла открытая и початая бутылка армянского коньяка, а прямо перед Стрижом были его ручные часы. Справа, на маленьком подсобном столике — пульт телесвязи, три разноцветных телефона и селектор. Глядя на часы, на бегущую секундную стрелку, Стриж, не поворачиваясь к Вагаю, бросил:

— Садись! Пей.

— Что случилось? — спросил Вагай.

— Еще две минуты… — произнес Стриж, не отрывая напряженного взгляда от секундной стрелки. — еще минута и пятьдесят секунд и мы отменим всю операцию! Во всяком случае — в Свердловске…

— Почему?!

— Потому! — по-прежнему глядя на часы, сказал Стриж. — Когда ты получил эту телеграмму, ты первым делом что сделал?

Вагай пожал плечами:

— Ничего…

— Неправда. Ты позвонил мне. Правильно?

— Ну…

— Дышло гну! — опять передразнил; Стриж. — Почти сорок минут назад по всей стране все секретари обкомов, крайкомов и так далее получили эту телеграмму. Большинство из них — наши, патриоты, они не могли не понять мою идею. Ну, хотя бы половина из них! Хотя бы треть! И, значит, они должны позвонить мне! Для вида — поздравить с решением Политбюро, а на самом деле — через меня узнать, сколько нас. Ведь никто же не попрет в одиночку, а другого пути у них просто нет! А они не звонят, суки! Никто не звонит! Я даю им еще ровно минуту! Если до пяти никто не звонит, мы отменяем в Свердловске всю операцию! Пятьдесят шесть секунд… пятьдесят пять… пятьдесят четыре…

— Подожди! Но ведь вся Сибирь и так с нами. Все, кто ехали в поезде…

— Сибирь — это не Россия! — сказал Стриж. — У Колчака тоже Сибирь была. И что? Москва нам нужна! Ленинград! Киев!.. Если они не с нами, нехер и начинать! Тридцать восемь секунд… Тридцать семь…

Не отрывая взгляда от часов, Стриж протянул руку в сторону, слепо взял бутылку с коньяком и емко отпил прямо из горлышка.

— Ты просто сдрейфил, — усмехнулся Вагай.

— А ты думал! — впервые взглянул на него Стриж и кивнул на телеграмму: — «Обсудив инициативу Свердловского обкома»! Это же палка о двух концах! Если не удастся Горба рывком свалить, кто первый пойдет под удар? Ты? Турьяк? Уланов? Я! — он ткнул себя пальцем в грудь: — Потому что вы меня продадите! Но дудки вам! Или вся стая идет, или… Двадцать шесть секунд… Двадцать пять… Итти их мать, вот твои «патриоты»!.. Двадцать две…

Вагай взглянул на свои ручные часы. Было без двадцати секунд пять. Действительно, почему никто не звонит? Стриж прав — все наши должны позвонить ему, чтобы собраться в стаю. Неужели струсили? Все?!.

Вагай достал из бара стакан и спросил:

— Что — даже Турьяк не звонил?

Стриж, продолжая следить за секундной стрелкой, отрицательно покачал головой.

— Семнадцать… шестнадцать… пятнадцать…

Вагай налил себе коньяк в стакан, выпил и, закуривая, встретился взглядом с Горбачевым, точнее — с его портретом на стене за спиной Стрижа. Это был старый официальный портрет, на котором ретушер убрал с горбачевской лысины бурые родимые пятна. Теперь Горбачев сквозь очки смотрел с этого портрета на Вагая своим прямым, излучающим энергию взглядом. И его чистое лицо, и эти очки без оправы, и взгляд — все сейчас разительно контрастировало с сидящим под портретом Стрижом — взъерошенным, потным и красным. Неужели тогда, в 1985-м, когда умирал Черненко, а Горбачев готовился отбить у Романова власть в Политбюро, он тоже сидел вот такой потный и считал секунды?

— Восемь… семь… шесть…

«Ну, ясно уже, проиграли…» — расслабленно подумал Вагай и небрежным жестом швырнул папку на кожаный диван у стены. Папка соскользнула с дивана, листы рассыпались по полу. Значит, зря он вчера до ночи пил водку с начальником местного армейского гарнизона…

— Четыре… три… две… одна!.. Все! — сказал Стриж и откинулся головой к высокой спинке своего кресла, устало закрыл глаза.

— А как же ему удалось скинуть всю брежневскую артель? — кивнул Вагай на портрет. — Романова, Гришина, Кунаева…

На селекторе зажглась красная лампочка-глазок и послышался тихий зуммер — сигнал включения связи. Стриж встрепенулся, но тут же и обмяк, узнав голос своей секретарши.

— Я вам нужна, Роман Борисович?

— Нет. А что? — ответил Стриж.

— Пять часов. Могу я идти домой?

— Да.

— Всего хорошего.

— Угу…

Красный глазок на селекторе погас.

— Потому что это нужно было нам, молодым! — ответил Стриж на вопрос Вагая. — Мы были согласны на любую гласность, лишь бы выкинуть стариков, которые жопами приросли к этим креслам. Чем мы рисковали? Мы были внизу. А теперь? Теперь трусят товарищи, бздят, говоря по-русски. А я, мудак, карту расстелил — думал отмечать, кто за нас! Все, отменяем операцию! Так и сгинет Россия под жидами, никогда тут нельзя ничего путного сделать!..

— Демонстрацию уже не отменишь, — Вагай кивнул на «Правительственную телеграмму». — Но ты все равно в выигрыше. Горб тебя за эту инициативу наверняка отметит…

— В ЦК заберет? — усмехнулся Стриж. — Шестерить в Кремле в проигравшей команде? — он опять приложился к бутылке, сделал несколько глотков, утер губы и произнес с горечью: — Такой шанс упустили!.. — затем кивнул на папку Вагая, упавшую на пол. — Что это?

— Списки добровольцев на демонстрацию, — сказал Вагай и подошел к открытому окну. В лучах заходящего солнца Свердловск стелился до горизонта кварталами домов и фабричными корпусами. Густо дымили заводские трубы «Уралмаша». Желтоводная Исеть все так же медленно сочилась под осыпающимися берегами. А внизу, под обкомом, звенел трамвай и шумела все та же улица Ленина, заполненная частными машинами, магазинчиками и легко, по-летнему одетой публикой. Вагай усмехнулся: — Хочешь знать, сколько на сегодня записалось на демонстрацию? Сто семнадцать тысяч…

— Ну да?! — удивился Стриж. — И кто же у нас самый богатый бизнесмен?

— Самый богатый? Копельман, конечно…

— У него что — фабрика?

— Нет. Раздает домашним хозяйкам швейные машинки, ткани, да выкройки от «Пьера Кардена». На дом. И они ему шьют. А сколько их — никто не знает. В налоговой ведомости пишет, что сто двадцать. А я думаю — тысяч пять…

— Молодец еврей! Так и надо в этой стране! Вот я к нему и пойду работать! На хер мне этот кабинет?

Рев автомобильных гудков за окном не дал Вагаю ответить. Он перегнулся через высокий подоконник, посмотрел вниз. Там, прямо напротив памятника Свердлову, на перекрестке улиц Ленина и Советской, снова застрял трамвай, набитый и облепленный пассажирами. И та же самая молодая рыжая бабенка высунулась из кабины трамвая, протянула деньги пацану, торговавшему газетами. И пока этот пацан шел с газетами к трамваю, пока давал этой рыжей сдачу (как ее фамилия? Стасова! Ирина Стасова! — тут же вспомнил Вагай), вокруг вопила гудками река частных машин.

— Н-да… — горько усмехнулся подошедший к окну Стриж, словно прочел мысли Вагая. — Была держава, а стала… Пора переквалифицироваться в Копельманы…

Тихий непрерывный зуммер и красная точка сигнальной лампочки под телеэкраном оповестили, что кто-то подключился к линии видеосвязи. Стриж расслабленно подошел к пульту, нажал кнопку. На телеэкране появилось узкоглазое и широкоскулое лицо неопределенного возраста — этому не то киргизу, не то казаху можно было дать и тридцать, и сорок пять.