Ловушка для княгини

Вот только как это тяжело понимать, что, как бы тебя не любили, а в жертву все ж принести готовы. И отец, видать, того же желает, раз не прилетел немедля сломя голову с войском, выручать оскорбленную дочь, а прислал хитрого Вышату на переговоры. И невольно всплывает горький вопрос — а коли б она родной дочерью князю Чернореченскому являлась, было бы по-другому? И выходит, что нет в целом мире, с его бескрайними далями, ни единого человечка, для которого она, Настасья, была бы всего дороже — выгоды, чести, долга, родины.

«Гордыня во мне говорит», — одернула себя молодая княгиня.

— А ты, голубка наша, не печалься, — долетели сквозь раздумья до нее слова боровика, — как из Орды живы-здоровы вернутся, отец тотчас за тобой пришлет, вызволим тебя, уж будь покойна. Выдадим замуж за доброго молодца. Помнишь сына Первака Храбра, как он по тебе вздыхал? А что, хорошая пара была бы, не послушал меня тогда отец твой, теперь вот хлебаем.

Сын боярина Первака, стеснительный полноватый юнец с прыщавым лицом, конечно, Настасью никогда не прельщал, но сейчас ей казалось, что может Вышата и прав, не на свое место байстрючку посадили, вот с того все зло и пошло. Всяк на своем месте должен быть.

— Скажи, ты Найдена, дядьку брата моего Ростислава знал? — смело посмотрела она старику в глаза.

— Отчего ж не знал, довелось повидаться, — так же с вызовом бросил на нее тяжелый взгляд Вышата, — я ж его и убил.

От установившейся тишины стало слышно, как постукивает по окошку раскачиваемая ветром ветка. Все у Настасьи в голове перемешалось — прошлое, настоящее, беспросветное будущее.

— Зла на меня не держи, княгиня, — кашлянул в кулак боровик, — зажал нас коршун этот в чистом поле, а мы с княгиней Еленой были, девки да бабы в обозе. Тут или мы его, или он нас. Да не думай ты об том! Ни к чему это. Отец твой Димитрий Чернореченский, остальное все мети вон, — Вышата разволновался, приподнимаясь с места. — Я ведь, когда тебя из Бежска привезли, крепко против был, советовал Димитрию тебя прочь отослать, а теперь вижу, все-то по воле Божьей было. Наша ты, душа чистая, радости сколько от тебя было, и мне, старику, перепадало.

— Скажи, а на Найдене том сапоги красные были? — пропустила мимо ушей хвалебную речь Настасья.

— Были, — замер Вышата, вскидывая правую бровь. — От князя Юрия Бежского в наследство сыну Ростиславу достались, а коршун тот чужое на себя напялил. В них и схоронили, отец твой Димитрий не дал покойника разуть.

— А есть ли могила? — настойчиво допытывалась Настасья, словно от этого зависела ее судьба.

— В Михайловом скиту, на Залесской стороне. Княгинюшка, да чего ты всполошилась? Чего тут тебе наплели злыдни эти?

— Он мне являлся, молиться за него просил, — призналась Настасья. — Я молебен просила творить за упокой.

— То верно, все так, — согласился боровик, глядя куда-то в себя.

И опять ветка настырно заскреблась по слюдяному оконцу.

Дверь в трапезную резко распахнулась, отлетая к стене и издавая оглушительный грохот. В комнату ворвался заляпанный грязью в дорожной мятле Всеволод.

— Я княгиню свою никуда не отпускаю, и волю на то не даю! — с порога заорал он на Вышату. — Да кто ему право дал чужих жен увозить?! Так и передай, Димитрию, чтоб не лез, куда не просят! За своей женой пусть приглядывает, а я здесь и сам разберусь!

Настасья решительно встала между мужем и гостем, уперев руки в бока:

— Да никто меня забирать не собирается, — успела она вклиниться в словесный поток. — Никому я не нужна, — добавила совсем горько, отводя взгляд.

— Как это никому? — уже спокойным ровным тоном, краснея, заглянул ей в лицо Всеволод. — Ивану нужна, Прасковье, граду Дмитрову куда ж без княгини.

Настасья полоснула его взглядом, полными злого укора.

— Ну, мне-то само собой, — поспешил добавить Всеволод, — куда ж я без тебя… Да про то и говорить нечего… Нужна всем… мне особенно.

— Дозволь, княже, пойду я, — холодно отозвалась Настасья, лишь сильнее обидевшись от его попытки сгладить промах. — Вам потолковать с гостем с глазу на глаз надобно.

— Ты, Вышата, угощайся, угощайся, — совсем миролюбиво повел рукой в сторону стола Всеволод, — я сейчас, мятлю грязную скину и ворочусь.

И Всеволод под кривой усмешкой боровика развернулся и поспешил за женой.

— Ну, чего ты разобиделась, — поймал он ее в темном уголке, прижимая к себе.

— Чего?! Да ты опозорил меня сейчас! — взвилась Настасья.

— Ну, не так речь повел, об одном думал, другое вперед вылетело, что ж теперь? — буркнул Всеволод.

— Не знаю я, что теперь, — вырвалась из его объятий Настасья и убежала прочь по скрипучей крутой лестнице.

[1] Ширинка — небольшой платок.

Глава XIX. Вечер

Теремные стены угнетали, давили, сжимая воздух до головокружения, надвигаясь на Настасью всей дубовой мощью. «Пойти прогуляться пока не стемнело».

— Эй, Маланья, Ивана собери, в сад пойдем, — окликнула она маленькую холопку.

Ивашка сегодня отпихивал руки матери, желая топать самостоятельно, шажок за шажком.

— И тебе уж не нужна, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала ему Настасья, наклоняясь и целуя малыша в щеку.

Мальчишка рассмеялся, протягивая матери в подарок жухлый лист. Вообще Иваша оказался смешливым, бойким мальчонкой и грозил превратиться в озорника-непоседу, болезнь отступала, высвобождая скрытую до поры натуру. В другое время Настасья бы порадовалась его оживлению, но сейчас в голову лезли разные дурные мысли, и она мимодумно подавала сыну мерзлые веточки и листы, а сама была далеко, где-то посреди заснеженной степи, по которой скоро уедут ее отец и муж. «А мы и помириться не успели? Может и не свидимся больше, так и останемся друг другу чужими, при обидах». Становилось нестерпимо тоскливо.

— Ой, ручки у княжича охолонули, — первой подскочила к Ивану Маланья, когда он плюхнулся на коленки.

— Да, заходить пора, — очнулась Настасья, — неси его в дом, похлебочки налейте, он, как со двора приходит, до еды охоч.

— А ты, светлейшая? — Маланья ловко подхватила княжича и вопросительно посмотрела на хозяйку.

— А я скоро приду, чуть еще свежести дохну, мочи нет, как натопили. Скажи Фекле, пусть гостю баню натопят и постель стелют, чай, тяжело уже старику такой путь выдерживать.

Теперь Настасья полностью погрузилась в себя, мерно обходя спящие яблони. Нет, она не боялась, где-то в отдалении бродил молчаливый Кряж, на весь день ставший ее заступником. Он хоть и нем, но слух имел чуткий, стоило крикнуть, прилетит.

Примораживало, щеки чувствовали дыхание севера. «А князя Черниговского, сказывают, до смерти замучили, что сквозь огонь их ведовской не пожелал пройти. А мой-то упрямый, что бычок, упрется еще… Господи, прости, чего я болтаю?!» Настасья стукнула кулаком по шершавой коре дряхлой яблони.