Ловушка для княгини

— Эй, красавица, — негромко окликнул ее от забора знакомый голос.

Свесившись локтями вниз, из-за частокола выглядывал Борята.

— Я те не красавица, а княгиня твоя, — огрызнулась Настасья, разворачиваясь уйди.

— Да не злись, погоди. Сказаться я пришел.

— Мне с тобой болтать не о чем, — отрезала Настасья, хрустнув попавшей под ноги веткой.

— Да хоть одно словечко, а то спрыгну, следом побегу, — предупредил кметь.

— Чего тебе от меня надобно? — шагнула к нему Настасья, раздражаясь все больше.

— Град кипит — князь тебя обратно в Черноречь отсылает, — потупил взор Борята.

— То не так, — холодно процедила княгиня.

— Послушай, давай сбежим, да погоди уходить, я ж серьезно сейчас, — приподнялся он из-за забора. — Что тебя дома ждет, позор? Ты им никто, я все ведаю. Думаешь, они тебе обрадуются? И здесь ты князю лишь мешаешь, у него зазноба в боярышнях есть. Поехали в Смоленск, у меня там стрый[1] при князе служит, поможет, — Борята частил, волнуясь и запинаясь, даже в сумраке было видно, как лихорадочно горят его глаза. — Повенчаемся, детишек своих народим, я тя как царицу Царегородскую на руках носить стану. Что такое любовь узнаешь. А что поймать могут, так за то не бойся, я такими тропами уведу, никто и не разведает. Да он и догонять не станет. Поехали, Настасья. Люба ты мне, крепко люба, за тя и князя предать готов, и отечество. С ума меня сводишь, лебедушка моя.

«А говорила — никому в целом свете не нужна, а вот он, юнец отчаянный, не токмо тело, а и душу за тя загубить готов». Настасья подступилась ближе, пред ними теперь было расстояние вытянутой руки, потянись и дотронешься. Борята смотрел с нежностью и восторгом, затаив дыхание. Княгиня чуть поманила его пальчиком, мол, наклонись. Он подался вперед, вцепившись, чтобы не упасть, в колья забора.

— Передай хозяевам, — мрачно произнесла Настасья, — что я их не боюсь, и на заклание себя без боя не дам. Понял? — и с этими словами она, что есть мочи, ткнула кулаком Боряту в лоб, тот от неожиданности взмахнул руками и рухнул куда-то по ту сторону забора.

Настасья, подобрав тяжелый подол, кинулась бежать в противоположную сторону и столкнулась с Всеволодом, врезавшись в него со всего размаху. «Видел все? Или лишь обрывок? Опять шуметь станет, что с полюбовником шепталась!» — Настасья от безысходности вонзила ногти в ладони и прикусила нижнюю губу.

— А я тебя ищу, — мягко проговорил Всеволод, улыбаясь, — а Кряж указал, мол, там.

«Спокоен, стало быть и не видел ничего, — выдохнула княгиня. — Зря я Борятке проболталась, что все ведаю, язык мой болтливый, да теперь уж ничего не поделаешь».

— А я, гляди, что сейчас нашел, — Всеволод протянул руку, в ней лежало сочное румяное яблоко, — чудо-то какое, и морозцем не прихватило, — протянул ей плод.

Настасья бережно взяла дар.

— Врешь, из дома вынес, теплое, — тоже улыбнулась она, любуясь наливным бочком.

— То я сейчас ладонями согрел, — подмигнул ей муж.

— Как там вепрь?

Они медленно пошли, разгоняя ногами листву.

— Живехонек, к веприхе своей под бок побежал, — Всеволод легонечко ударил носком о старую корягу.

— Упустили? — сочувственно мурлыкнула Настасья.

— Тебя перехватывать поскакал, тут уж или вепрь, или жена. Я тя выбрал.

— Вот благодарствую, — хихикнула Настасья, вонзая зубки в яблоко.

— Откусить-то дашь? — попросил Всеволод.

— Кусай, — протянула она плод.

Так они и шли, обходя деревья по кругу, кусая по очереди от сочных боков. Всеволод рассказывал об охоте, каких пестрых соек на дороге видел, и что сразу жену да дочь вспомнил при нарядах да при очельях. И теперь Настасье было совсем не обидно, а наоборот смешно.

— А Буян мой захромал, Левонтий сказывает, что оклемается, да так не кстати. Ехать пора, теперь на Солодке поеду.

— Как пора? Уже пора? — обомлела Настасья, роняя остатки яблока. — Разве ж так скоро?

— Вышата сказывает, через три дня отец твой меня у Медвежьей заставы ждать станет.

— У Медвежьей заставы, так это ж два дня пути, стало быть…

— Да, послезавтра рано поутру выехать надобно, — Всеволод устало оперся об яблоню.

— Так сбираться ж надо — дары там, выходы, — повернулась бежать Настасья.

— Погоди, — поймал ее за руку Всеволод, — успеется. Жаль, если что… — он неловко замолчал, — что ничего доброго тебе обо мне и вспомнить не придется.

— Ты не смей так думать, ты уж возвращайся, — вцепилась Настасья ему в кожух, — я ждать буду, и вспомнить мне будет что, вот как мы яблоко сейчас ели, как бусы пред тобой рвала, смешно теперь… А идолищам там всяким кланяйся, сквозь огонь их ведовской иди, то грех не велик, коли тебя дома ждут, я за тя на коленях пред Богом стоять стану, чтоб он не гневался. Слышишь?

— Ну, слышал бы тя сейчас игумен, — усмехнулся Всеволод, приобнимая жену за плечи.

— Просто возвращайся, — положила Настасья голову ему на грудь. — Просто вернись.

А сердце его сильное, крепкое, отсчитывало удар за ударом, отдавая в ухо тупыми волнами.

«Возвращайся. Живи».

— Для другого мужа себя хранить будешь, али все ж мне сапоги снимешь? — прошептал Всеволод, наклоняясь. — Неволить не хочу.

— Да не нужен мне другой, чего в гневе не наговоришь, — тоже шепотом отозвалась Настасья, касаясь кончиками пальцев его холодных с мороза щек. — Нешто мне кроме тебя кто нужен?

И ноги оторвались от земли, Всеволод подхватил жену и понес как драгоценную добычу. Настасья не видела никого и ничего вокруг, только уткнувшись лицом в жилистую шею, вдыхала запах любимого. Завтра пока нет, оно наступит, но потом, через долгую и одновременно короткую ночь любви.

Она ни разу не была в ложнице князя, даже в эту часть терема не доводилось ступать. Все суровое, простое, и не скажешь, что княжеские покои. Шкура медведя небрежно кинута на пол, на нее и поставил Всеволод свою приятную ношу, кинулся целовать.

— А сапоги[2]? — прошептала Настасья с улыбкой.

— Снимай, — поспешно уселся на ложе Всеволод, протягивая ногу.

Княгиня пригнулась, потянув за левый сапог, он легко соскочил. Настасья самодовольно улыбнулась, принялась за второй, но тот никак не хотел поддаваться. Да что ж такое?!

— Да ты его ногой держишь? — догадалась она, обидевшись, и быстро вскочила на ноги.

Всеволод рассмеялся, сам скинул сапог, попытался обнять жену, она обиженно оттолкнула, устремляясь к двери. Он легко настиг ее, они стали бороться, и каждый понимал, что это игра, что все для себя уж они решили. Настасья целовала зло, отчаянно, царапала грубую кожу мужских плеч, кусала, впиваясь зубами, вымещая обиду, раздражение и… одуряющую страсть. Он был нежен, мягок, смиренно терпел, оглаживая бархатное разгоряченное тело, просил прощение каждым прикосновением губ, приручал, заманивал сладкими словами: «Ладушка моя, любушка».