Лоза Шерена

– Ар, вернемся домой.

– У меня нет дома, - прошептал мальчик, вытирая слезы, - и родных нет. Никого нет!

– У тебя есть я. Есть Эрр, есть Лана, есть... мачеха...

– Я не нужен Астрид. У Ланы есть мать.

– А Эрр? Вы недавно потеряли отца. Сложно, я понимаю. Но Эрр целитель, чуткий маг. Ему нужен старший брат. Ты нужен.

– У него есть целая Виссавия!
– вскричал Арман, сжимая кулаки.
– Огромный клан целителей! А что есть у меня?

– У тебя есть я.

– И у Эрра...

– Эрр - ребенок.

– А я - нет?

– Ты...
– Ада некоторое время молчала, а потом ответила:

– Ты - глава рода.

Глава рода, которого никто не слушает.

Глава рода, которого все игнорируют.

Эрр... Глупый, бесполезный мальчишка! Истинный виссавиец - темноглазый, темноволосый. И с самого детства - сильный маг.

Эрр, чьему таланту Арман тайно завидовал. Эрр, который всегда задавал кучу вопросов, не давал покоя, ходил следом. Эрр, с которым все возились, которому все потакали. "Это целитель, виссавиец, тонкая душа", - говорила няня. А Арман, значит, не тонкая?

– Ненавижу его!
– прошипел мальчик.
– Ненавижу!

Кто-то тихо всхлипнул. Зашуршали рядом листья. Вскочила на ноги няня, бросилась вслед мальчишеской фигурке, но не успела. Никто бы не успел. А Арман и не хотел успевать, лишь упрямо прижимал колени к груди и шептал:

– Ну и пусть. Пусть валит, к мамочке! У него есть мать, а у меня - у меня никого нет! И ты вали за ним! Успокой! Он же бедный, ранимая душа, а я? Нет меня!

Но няня не ушла. Она села рядом на преющие листья, и начала тихо говорить. Сначала Арман не вслушивался в ее слова, но понемногу начал доходить до него смысл. А вместе со смыслом забирался в душу страх...

– Боги, что же я наделал!
– вскричал Арман, вскакивая на ноги.

Они уже были почти у входа, когда разверзлось вдруг темное закатное небо. Когда упал на поместье столб света, и под ярко-желтыми лучами дом начал таять... стекать вниз серыми грязевыми струйками.

Через мгновение столб исчез, а от поместья осталась зловонная серая лужа. И крепкие объятия Ады, из которых почему-то не удавалось вырваться...

– Это ты, ты виновата!
– кричал Арман.
– Ты! Э-э-э-э-эрр!

Тогда он плакал в последний раз. И в первый раз возненавидел снег. Он возненавидел сыпавшиеся на землю белые хлопья. Слишком ранние. Первые в том году.

Под горькими, тяжелыми воспоминаниями испарился из головы хмель, сменяясь злостью.

– Может я и ошиблась, - не успокаивалась девка, хотя служитель и поджал губы, готовясь в любой момент вмешаться и увести глупую рабыню от медленно зверевшего клиента.
– Доверься мне, архан, еще раз. Дай мне твою руку.

Довериться? Арман с трудом сдерживал гнев, смотря на дерзкую девчонку. Дрожала за его спиной прислужница, краснел прибежавший служитель, а рабыня упрямо склонилась над его ладонью. Рыжие волосы упали на запястье Армана, активизировав на мгновение синие знаки рода. Арман сжал зубы, удерживая поднимавшуюся внутри волну ярости.

– Дай слово, архан, - улыбнулась гадалка, отодвигая от лица пряди, чтобы лучше рассмотреть ладонь.

– Не наглей!

– Дай слово, что меня выкупишь, если сказанное еще новолуния окажется правдой, - твердо ответила рабыня.

– Даю, - усмехнулся Арман, глуша в себе злость. Хочет поиграть? Что ж, они поиграют...

– Говори, тварь!
– прошипел Арман.

Боится. Хоть и не показывает. Но пальцы ее вспотели и дрожат, а все равно мягко касаются ладони Армана, разглаживая загрубевшую от знакомства с мечом кожу.

И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, заволакивающим, а между пальцев показываются клубы синего дыма.

Язычки синего пламени жгут руку Армана, жаркими поцелуями лижут пальцы, нежно знакомятся со знаками рода, изучая, и светящимся браслетом окутывают запястье. Арман с трудом сдержался, чтобы не вырвать ладонь из лап гадалки. Но было почему-то очень важно сидеть неподвижно и... слушать.

– Вижу огонь, - совсем другим, загробным голосом начала девушка, - огонь разлуки в твоих глазах. Тени, что много лет не дают покоя и которые скоро вновь встанут на пути твоем, архан. Твой брат...

– Нет у меня брата!
– орет Арман, вновь поддаваясь власти гнева.

Он вскочил на ноги и отвесил гадалке пощечину. Дерзкая рабыня повалилась на пол, держась за щеку. Но Арману было мало. Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:

– Нет у меня брата!

– Есть, - упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.

Та плача падает к его ногам, сжимается в клубок, дрожит, и все воет, воет. И хочется пнуть ее, закричать, чтоб заткнулась, но взгляд вдруг останавливается на задумчивом лице рожанина.

А тот даже не шелохнется. Не пытается ни вмешаться, ни помочь рабыне, ни поддержать Армана, лишь попивает теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбается.

Одной той улыбки хватает, чтобы протрезветь окончательно. Посмотреть на рабыню и самому устыдиться того, что сделал. И в то же время почувствовать другую ярость, не сжигающую внутри, а холодную, которая не лечится временем.

– Простите дуру, архан, - заискивающе шепчет прибежавший на шум хозяин, - простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту... тварь - на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами...

Сам, усмехается Арман. И уже делает шаг к двери, проклиная и этот Дом Веселья, и сегодняшний день, и усмехающегося рожанина.

Но рыжей девке было, казалось, мало. Она вдруг очнулась, блеснула глазами, змеей скользнула к ногам Армана, обняла колени и завыла: