Ложка

Юпитер залезает мне на колени и высовывает мордочку в приоткрытое окно. Я крепко держу песика, боясь, как бы он не попытался выскочить наружу.

— Виноградников на территории поместья было мало, но мой прапрадед, потомок дальнего родственника короля Франциска Первого, не растерялся и сумел заработать состояние… Знаешь на чем? На сливовой наливке! Это был золотой век в истории семьи. Увы, впоследствии имение лишь плавно приходило в упадок.

Голубые глаза Колетт сверкают. Откинув со лба прядь коротких волос, она продолжает рассказ. Темп ее речи очень быстрый, но я почти все понимаю.

Ее прадед умер во время Первой мировой от подагры, а дед в результате Второй мировой «сломался». Я хотела бы уточнить смысл этого выражения, но не осмеливаюсь перебивать собеседницу. Ее бабушка, сильная духом женщина, расстается с частью поместья и в шестидесятые годы выходит замуж за какого-то жюрасьена [29] . (Хм, еще одно незнакомое словцо.) Замок превратился в дом отдыха для «целой кучи кузенов, которые старели, беднели, делали не пойми что». На долю секунды Колетт тормозит перед знаком «СТОП», затем разгоняется и мчит в сторону холма.

29

Житель бургундского департамента Юра (фр. Juras-sien).

— Три года тому назад, когда мама захотела перебраться в замок и провести тут остаток дней, мы с Пьером решили покинуть Шалон и покончить с delabrement в Бальре.

— Delabrement? Что означает это слово?

— Деградация, обветшание. Противоположность положительной эволюции.

Пытаюсь представить себе цвет этого словосочетания. Можно ли сказать, что судьба моей матери противоположна положительной эволюции? Слабоумный сын, не определившаяся со своим будущим дочь, двое ненадежных бывших супругов, мертвый третий муж. И в то время как дела становятся все хуже, мама решает устраивать себе ежемесячные уик-энды, словно бы гостиница, дело всей ее жизни, ее страсть, ее дом, стала тюрьмой. От печальных дум и поворотов петляющей в гору дороги меня начинает подташнивать, но, к счастью, машина наконец взбирается на вершину холма, и Колетт выключает двигатель.

— Добро пожаловать в Бальре, Серен!

Выйдя из автомобиля, она указывает на внушительное строение у подножия холма, окруженное старыми домами. Мне тут же хочется нарисовать его.

— Мы все живем на втором этаже. Видишь башню с круглым окном? Тебя мы поселим там.

— Спасибо.

— За зеленой дверью на первом этаже — «Эколь Колетт». Правда, сейчас каникулы, школа закрыта. Я преподаю латынь и французский. Мой муж занимается исследованиями. Его кабинет на последнем этаже, окна выходят на поля. А вон тот амбар тебе видно? В нем мы устраиваем маленький музей, чтобы замок не покрылся коростой. Ты понимаешь, что такое короста? Не путай с хлебной коркой. Или со старой каргой. Короче говоря, ты можешь помочь Пьеру все рассортировать. Так, что же я забыла… А, вот: видишь домик во дворе?

Поднимаюсь на цыпочки и отыскиваю взглядом маленький дом с красной крышей.

— Вот уже несколько месяцев мы сдаем его одному журналисту. Ты с ним еще встретишься. Мне кажется, зря он тут поселился: в городе ему было бы лучше.

Мы снова садимся в машину и едем через каштановый лес. Кроны деревьев заслоняют имение Бальре.

— Предупреждаю, наш замок довольно безыскусный. В скольких ты уже успела побывать?

— Ваш — пятый.

— Надеюсь, здесь тебе будет хорошо!

Hiraeth — уэльское чувство

Решающий миг настал, а я почему-то стесняюсь достать ложку и положить ее на стол.

За окном вечереет, но хозяева пока не зажигают свет. Все вплоть до корзинки с хлебом имеет торжественный вид. Предки Колетт, застывшие в рамах своих портретов на стенах столовой, кажется, совершенно равнодушны к судьбе старой ложки.

Если раньше она принадлежала Бальре, я хочу сегодня же от нее избавиться. Если она из другого места, хочу продолжить путешествие, пускай даже без «вольво». Душу охватывает hiraeth, этот хмурый прибой, бьющийся о берега моей родины.

Колетт хлопочет в кухне, а месье Куртуа (ее муж, Пьер № 2, по моей классификации) водит пальцем по прожилкам на деревянной столешнице. Он постарше жены, невысокий, сухощавый, не особенно разговорчивый, но, по-моему, чрезвычайно добродушный человек.

Ходики на стене отстукивают «тик-так», но как-то своеобразно. «Тик» раздается громко и победоносно, «так» — приглушенно и с усилием, будто I бы часовой механизм гребет против течения. Юпитер, ворча, запрыгивает на колени ко мне, затем к пожилой даме. Та не реагирует. Удивительно, но она вся какая-то серая. Единственное пятнышко цвета в ее облике — это помада на ввалившихся губах. Ногти на тонких пальцах царапают потертую бархатную обивку кресла, точно птичьи коготки.

Месье Куртуа наконец зажигает свет и ставит на стол четыре рюмки. Входит Колетт, в ее руках бутылка без этикетки.

— Наливка, — весело возвещает Колетт.

Ямочка на ее подбородке углубляется.

Бесцветная жидкость перетекает в рюмки. Пожилая дама отворачивается и смачивает наливкой губы. Пьер и Колетт чокаются со мной. Напиток крепкий, я делаю судорожный вдох и ощущаю мощный удар по террикону в груди. Хозяева замка улыбаются мне. Принимаю это за знак, что настало время продемонстрировать им предмет, который я так боюсь положить на стол.

Хочу понять

Едва мои собеседники видят ложку, их безмятежность куда-то улетучивается.

— Это же она! — восклицает Колетт.

— Ох ты, и правда, — подтверждает Пьер.

— Ох ты, — вторит пожилая дама.

Их энтузиазм греет мое сердце. Остатки hiraeth, не утонувшие в рюмке наливки, развеиваются в воздухе.

Пьер склоняется над ложкой, Колетт вручает ему лупу и отлучается в гостиную. Вскоре она возвращается, неся коробку, обтянутую зеленой кожей, и возбужденно рассказывает:

— В фамильном комплекте столовых приборов было тринадцать ложек, но, как видишь, Серен, осталось двенадцать…

— Одну украли, — добавляет Пьер.

— Да, украли!

Я провожу пальцами по двенадцати ложкам, лежащим в коробке на атласной подкладке. Двенадцать точно таких же ложек, что и моя, только поменьше размером и не такие поцарапанные, ведь они не соприкасались с множеством других столовых приборов в нашей гостинице.

Воры проникли в замок Бальре в 1967 году (я родилась в том же году, но, полагаю, это всего лишь случайное совпадение). Они умыкнули несколько серебряных и хрустальных сервизов, три картины, два бронзовых бюста и телевизор.

— А твои родители в это время мирно спали в своей постели, — вздыхает Пьер, глядя на супругу.

— А мои родители в это время мирно спали в своей постели, — грустным эхом отзывается та.

Перевожу взгляд на пожилую даму, ожидая, что она тоже что-нибудь скажет. Но дама чешет пса за ухом и смотрит в пустоту.

По словам Пьера и Колетт, когда владельцы замка составляли перечень украденных вещей, в подвале они наткнулись на эту коробку с серебряными ложками. Внутри параллельно друг другу лежали двенадцать маленьких ложек, а перпендикулярная прорезь для тринадцатой, более вместительной, пустовала. Хозяева решили, что воры не успели забрать с собой эту коробку, потому что им помешал собачий лай, бой часов или плач ребенка, — другими словами, они испугались и поспешили скрыться, прихватив всего одну ложку из этого комплекта.