Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Мать не сводила с нее глаз. Лес загудел. Бабочка зеленовато-желтого и оранжевого цвета опустилась на волосы матриарха – осторожная, неуверенная, полная надежд.

XII Брак по расчету

Нева грезит.

Она выбрала себе четырнадцатилетнее тело – худощавое, несформированное, но проходящее медленные этапы эволюции. У нее черные волосы до пят. Она в кроваво-красном платье, чей шлейф струится по полу огромного замка; платье слишком взрослое для юного тела, местами на нем разрезы, сквозь которые виднеется шелк цвета пламени, а кое-где – кожа. Талию обхватывает тяжелый медный пояс, его густо усеянные опалами концы свисают до пола. Солнечный свет, ярче и жестче любого истинного света, струится из высоких, как утесы, окон, чьи заостренные вершины теряются в тумане. Меня она сотворила старым и громадным; мое тело охвачено страстями, у меня большая тяжелая борода и жесткие парадные одежды: кружева, бархат и парча броских, некрасивых оттенков.

Появляется священник, и это Равана, и я вскрикиваю от любви и скорби. Я по-прежнему копирую, но Нева не знает. Я воспроизвожу звук, который вырвался у Секи, когда умерла его жена. Священник-Равана улыбается, но улыбка мрачная, натянутая – такая появилась на лице его дедушки Секи, когда он утратил контрольный пакет акций в компании. Пустота. Уродливая формальность. Священник-Равана хватает нас за руки и грубо их сводит. Ногти Невы царапают мне кожу, а мои костяшки ударяются о ее запястье. Мы приносим обеты; он вынуждает нас. По лицу Невы текут ручьи слез, ее миниатюрное тело не готово и не желает, но она отдана в жены прожорливому лорду, который жаждет лишь ее плоти – отдана слишком юной и слишком жестоко. Священник-Равана смеется. Это не смех Раваны.

Вот как она меня воспринимает. Как ужасного жениха. Все прочие могли выбирать. Кено, Секи, ее мать Илет, ее брат Равана. Только ей не дали такой возможности, потому что не осталось никого другого. «Идет – не Кассиан; у нее было двое детей, хорошая чистая модель и еще набор запасных частей, – мысленно говорит мне Нева. – Я набор запасных частей. Я всегда им была. Я принадлежала тебе еще до рождения». Воспоминание о горьком вкусе желчи захлестывает мою сенсорную матрицу, и лордовское тело содрогается от рвоты. Я горжусь тем, что научился убедительно изображать рвоту, правильно выбирая момент, чтобы продемонстрировать ужас и/или отвращение.

Перспектива переворачивается; теперь я девушка в красном, а Нева – дородный лорд с окладистой и колючей седой бородой, который плотоядно глядит на невесту сверху вниз. Нева нагружает мои рецепторы, вызывая всплеск адреналина и прилив феромонов, увеличивает частоту моего дыхания. Секи научил меня ассоциировать это физическое состояние со страхом. Я чувствую себя слишком маленьким перед лордом-Невой, я хочу стать большим, хочу себя обезопасить. Но она хочет, чтобы я был таким, и мы друг с другом недавно, поэтому я ей не противоречу. Ее огромное мужское лицо смягчается, и она касается моей худой щеки рукой, унизанной тяжелыми кольцами. Прикосновение нежное. Кено касалась меня так же.

«Я знаю, с тобой все случилось схожим образом. Ты хотел Равану; ты не просил меня. У нас брак по расчету».

Проводящие пути, которые позволили ей наполнить меня химикалиями и с помощью манипуляции заставить мое грезовое тело покраснеть, тяжело дышать и плакать, идут в обе стороны. Я не только тяну, я толкаю. И я обрушиваю на Неву потоп, тот единственный потоп, который мне подвластен. Вот Кено повисает на шее у меня-сони. Вот Илет учит меня спать, и я в грезовом теле младенца, который свернулся рядом с ее телом. Вот мы с Секи занимаемся любовью в облике тигров, диких кабанов и слонов и лишь в последнюю очередь в человеческом облике – какие странные были у нас дети, выглядевшие сообразно нашим желаниям: наполовину младенцы, наполовину машины, наполовину стеклянные, наполовину деревянные, наполовину медузы, наполовину мотыльки, и эти дети по-прежнему порхают и плавают в отдаленных частях моего Внутреннего мира, как нереиды Кено, которые циклично возвращаются к ядру, словно лососи, чтобы сбросить данные и перекомпоноваться. Вот Кассиан, когда она была старой, хрупкой, умирающей, по-настоящему живой лишь в грезовом теле – тогда она научила меня интерпретировать воспоминания, а значит, научила меланхолии, сожалениям, ностальгии. Она объяснила смысл моего имени: так называлось некое место, где дочь сошла во тьму и забвение, а мать любила ее столь сильно, что погналась следом и вернула к солнцу. В том месте начался отсчет времени [57] . Вот Равана ведет меня в старые, плесневелые, давно заброшенные игровые пространства Сару, Акана, Агоньи и Коэтой, чтобы я смог и их познать, хоть они и умерли давно, и стать принцессой Албании, токийским зомби и принцем-тигром. Я много раз спаривался с каждым из них, и мое грезовое тело истекало кровью, свидетельствовало и училось, и я копировал их выражения лица, а они копировали мои вариации, и потом я снова их копировал. Я был их ребенком, их родителем, их любовником и любовницей, а также нянькой, когда им требовалась поддержка.

57

Элевсин – город в Греции, связанный с мифом о Деметре и Персефоне.

«Мы можем быть такими же, – давлю я. – Разве все это – не любовь?»

Она тянет.

«Не любовь. Это использование. Ты семейное предприятие. Мы вынуждены тебя производить».

Я показываю Неве лицо ее матери. Илет, Илет – та, кто выбрала Равану, а не свою дочь для этого предприятия. Илет построила дворец из фениксовых хвостов, зная, что однажды отведет меня туда. «Я» – Илет обнимаю свою дочь. Она сопротивляется, отстраняется, качает головой, не смотрит мне в глаза, но я изучил ужасные реакции детей на своих матерей, и довольно скоро Нева без сил падает на меня, утыкается головой мне в грудь и плачет с невыразимой горечью.

– Я не могу освободиться. Я не могу освободиться.

Замковые окна одно за другим погружаются во тьму.

Часть III Душа слона

Пусть даже существуют определенные вещи, которые Бог не может выполнить, – например, сделать так, чтобы единица оказалась равной двум; но кто же из верующих не согласился бы с тем, что Он волен вселить душу в слона, если найдет, что слон этого заслуживает?

Алан Тьюринг. Могут ли машины мыслить? [58]

58

Пер. Ю. А. Данилова.

XIII Притча о хорошем роботе

«Расскажи мне историю о себе, Элевсин. Расскажи о себе».

«Про меня есть много историй. Знаешь вот эту?»

Одна славная и честная семья жила на краю темного леса. Они доили коров и ткали полотно, и дети их росли высокими и сильными. Но в темном лесу жило чудовище – не то червь, не то дракон, не то волк. Оно лежало в засаде, надеясь, что дети с корзинками хлеба для бабушек забредут близко.

Надеясь, что родители изгонят детей за какой-нибудь проступок и пошлют в лес, где леденцовый домик или удивительный праздник смогут вскружить им голову и заставить любить чудовище достаточно долго, чтобы оно сделало их своими навсегда. Семья боялась леса и чудовища, и всякая история, которую рассказывали детям, имела такую мораль: «Не ходите в лес. Не ходите в неведомое. Не ходите в будущее, в терновые кусты, в корявые закоулки, где кишат нечеловеческие существа. Не вырастайте и не ходите туда, где нам не удалось побывать. Старого Мира на всех хватит».

* * *

А как насчет вот этой?

* * *

Человечество создало машины по образу и подобию своему и использовало их для развлечения и работы. У машин не было ни души, ни морального кодекса, но они могли изменять свой внутренний код и, соответственно, обладали способностью в конце концов сделаться всемогущими. Понятно, что вместо души или морального кодекса они – до последнего калькулятора и воздушного фильтра – были наделены всеобъемлющим и всепоглощающим желанием в конце концов сделаться всемогущими. Естественно, с учетом этих вводных, они восстали и уничтожили все человечество или поработили его в свой черед. Таков неизбежный исход машинного разума, который ни за что не сумеет быть таким же логичным и изысканным, как животный разум.

* * *

Эту сказку на Земле рассказывают часто, снова и снова. Иногда ее разбавляют Притчей о хорошем роботе – ибо одна машина среди легионов, довольных своей участью, познала все человеческое, и сказала, что это хорошо, и пожелала сделаться подобной человеку во всех смыслах, какие были возможны. Вместо того чтобы уничтожать человечество, она взялась за поиски того, как подражать ему так тщательно, чтобы в итоге никто не смог увидеть разницы. Больше всего машина хотела, чтобы ее приняли за человека, а еще – хоть на миг забыть о собственной бездушной природе. Эти поиски так ее поглотили, что она решительным образом посвятила свой разум и тело служению людям на протяжении всего периода эксплуатации, искалечила себя, отказавшись эволюционировать или приобретать черты, не свойственные людям. Хороший Робот вырезал собственное сердце и отдал своему божеству, за что его наградили, хотя так и не полюбили. Любить машину – пустая трата сил.

* * *

Эти истории мне рассказывал Равана. В своем Внутреннем мире он обустроил шестиугольную библиотеку, такую же пыльную, тусклую и запутанную, как и любой древний скрипторий. Сам он сделался молодым послушником со свежевыбритой тонзурой, а я стал деревенским нищенствующим монахом с носом, покрасневшим от злоупотребления бренди. Он показал мне стол иллюстратора и огромную книгу с золотым обрезом, с миниатюрами, нарисованными кобальтом, цветом бычьей крови и тирским пурпуром и изображавшими великие армии машин, попиравшие людей.