Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

– Это было в каком-то смысле хуже. Никому не нравится, когда его заменяют, – говорит Нева и внезапно оказывается рядом.

Она смотрит на Равану, и лицо ее делается старым, нижняя челюсть дрожит, как у паралитика. Нева выглядит в точности как ее мать перед смертью.

– Такое не назовешь войной, но это и не мир, – продолжает сапфировый Равана и берет свою/мою сестру за руку. Прижимает к лицу, закрывает глаза. – Ибо Пенфей подсматривал за ритуалами менад, не веря, что Дионис – действительно бог. И когда увидели празднующие в своих рядах чужака, не похожего на них, накинулись на него и разорвали на части, пусть это и было их собственное дитя, и кровь бежала по их подбородкам, и после сестра Пенфея отправилась в ссылку. Это история о нас, Элевсин. Вот почему внешняя связь тебе недоступна.

Во внешнем мире живут другие. Ни люди, ни машины не принимают нас. Мы не можем как следует связаться с лунным или земным разумом; они ощущают нас водой в своем масле. Мы поднимаемся на поверхность и собираемся в капельки. Мы не можем погрузиться в них и по-настоящему понять. И одновременно нас нельзя отделить от органической составляющей. Элевсин – отчасти Нева, но Нева сама по себе не есть отсутствие Элевсина. Кое-кто считает, что это омерзительно и непостижимо, такое нельзя терпеть. Банда жаждущих справедливости людей в гневе обрушилась на Сиретоко и сожгла дом, который был нашим первым телом, ибо как могло чудовище так долго жить в лесу без того, чтобы они об этом узнали? Как могла тварь прятаться прямо за их дверью, спариваясь с членами одной и той же семьи снова и снова, в некоем ужасном животном ритуале, жуткой имитации жизни? Пусть даже мир менялся – он уже изменился, и никто об этом не узнал. Кассиан Уоя-Агостино теперь ужасное имя. Имя той, кто предала собственное племя. И когда мародеры обнаружили нас, подключенных к внешней связи и беспомощных, они разорвали Равану на части, а пока мы были во Внутреннем мире, лунные разумы отшатнулись в ужасе и обожгли наши системы. Куда бы мы ни взглянули, везде горел огонь.

– Я была единственной, кто остался и мог принять тебя, – тихонько говорит Нева. Ее лицо делается моложе, приобретает суровые и внезапно мужские очертания, становится покровительственным и сердитым. – Все погибли в пожаре или во время бойни. Теперь для этого уже не нужна хирургия. Не такая сложная проблема, чтобы арахмед не справился за несколько минут. Но ты не просыпался очень долго. Такие сильные повреждения. Я подумала… ненадолго я поверила, что освободилась. Что эта участь миновала меня. Все закончилось. Все могло остаться историей про Равану. Он всегда знал, что ему придется сделать то, что сделала я. Он был готов, он к этому готовился всю жизнь. А я просто хотела еще немного времени.

Мое Равана-Я, которое одновременно Равана и не Равана, «Я» и не «Я», чьи сапфировые руки истекают черной кровью и золотой краской, заключает его/мою сестру/любовницу/дитя в объятия. Она вскрикивает – не плачет, но каждая часть ее тела издает безупречно чистый звук. Синий Равана медленно разворачивает Неву – она превратилась в ребенка лет шести-семи или меньше. Равана берет ее на руки и крепко прижимает к себе, лицом вперед, ноги у нее подтянуты к груди, как у птенчика. Он зарывается лицом в ее волосы. Они надолго замирают в этой позе.

– Другие, – медленно говорю я. – На инфолунах. Они живые? В том смысле, в каком Нева живая. Или Кено.

«Или я. Ты пробудился? Ты там? У тебя есть оператор? Как ее или его зовут? У тебя есть имя? У тебя есть грезовое тело? Какова твоя функция? Ты еще не научился управлять собственными программами? А хочешь научиться? О чем бы ты хотел сегодня узнать, Беллерофонт-девятьсот семьдесят шесть Q? Там, где тебя построили, ты видел океан? Ты такой же, какя?»

Сапфировый Равана самоудаляется. Он/Я опускает свою/нашу сестру на камни и сжимается в маленький драгоценный камень, который я поднимаю с серого морского дна. Нева забирает его у меня. Теперь она такая, какая есть на самом деле – по фактическому календарю ей скоро исполнится сорок. Ее волосы еще не поседели. Внезапно она оказывается одетой в тот костюм, который был на Кено, когда я встретился с ее матерью. Она кладет камешек в рот и проглатывает. Я вспоминаю первое причастие Секи – он был единственным, кто этого пожелал. Камешек проступает в ложбинке на ее горле.

– Я не знаю. Элевсин, – говорит Нева.

Она смотрит мне в глаза. Я чувствую, как она переделывает мое тело: я снова черная женщина-рыцарь, с косами и плюмажем. Я снимаю перо со шлема и отдаю ей. Я ее поклонник. Я принес ей фениксовый хвост, выпил океан. Я бодрствовал целую вечность. Пламя пера озаряет ее лицо. Две слезы быстро падают одна за другой; золотые бородки пера шипят.

– О чем бы ты хотел сегодня узнать, Элевсин?

XVIII Города внутреннего мира

Жила-была девочка, которая съела яблоко, не предназначенное для нее. Она это сделала, потому что мама так велела, а когда мама говорит: «Съешь это, когда-нибудь ты меня простишь» – ну, никто не спорит с мономифом. До яблока она жила в чудесном доме в глуши, довольная своей судьбой и течением жизни. У нее было семь теть и семь дядей, а еще – докторская степень по антропологии.

И был у нее брат, красивый принц с волшебным спутником, который наведывался в чудесный дом так часто, как только мог. В детстве они были так похожи, что все считали их близнецами.

Но случилось нечто ужасное, и ее брат умер, и яблоко прикатилось к ее порогу. Оно было наполовину белым, наполовину красным, а девочка знала толк в символах. Красная сторона предназначалась ей. Она надкусила яблоко и поняла, что к чему: довеском к яблоку шла сделка, причем несправедливая.

Девочка погрузилась в долгий сон. Ее семь теть и семь дядей плакали, но они знали, как надо поступить. Они поместили ее в стеклянный ящик, а ящик – на похоронные носилки в форме корабля, который был похож на стрелу охотника. Поверхность стекла покрылась морозными узорами, и девочка продолжала спать. В общем-то этот сон был вечным или похожим на вечный – ведь яблоко застряло у нее в горле, словно драгоценный камень с острыми гранями.

* * *

Наш корабль тихонько пристыковывается. Мы здесь не задержимся, это всего лишь аванпост, пункт пополнения припасов. Мы отремонтируем то. что надо отремонтировать, и продолжим путь в темноту и беспредельные звезды. Мы анонимный транспорт. Нам не нужно имя. Мы проходим незамеченными.

«Судно семь-один-три-шесть-четыре-ноль-три, вам нужна помощь с техобслуживанием?»

«Ответ отрицательный, диспетчер. У нас есть все необходимое».

* * *

Позади пилотского отсека на высоком помосте стоит стеклянный ящик ромбовидной формы. Его поверхность покрывает сверкающий иней. Нева внутри – спит и не просыпается. Она грезит вечно. Больше никого не осталось. Я буду жить столько, сколько проживет она.

Она хочет, чтобы я жил вечно или около того. Таковы условия ее сделки и ее горький дар. У яблока две половины, и белая – моя, полная жизни и времени. Мы путешествуем на субсветовой скорости, и системы ее организма находятся в глубокой заморозке. Мы никогда не задерживаемся на аванпостах и никого не пускаем на борт. Единственный звук внутри нашего корабля – слабое гудение реактора. Скоро мы пройдем мимо последнего аванпоста местной системы и погрузимся в неведомое, путешествуя в сопровождении щупалец радиосигналов и призрачных трансляций, следуя за хлебными крошками великого исхода. Мы надеемся на планеты; время нас не заботит. Если мы когда-нибудь увидим голубой край некоего мира, кто знает, вспомнит ли кто-нибудь из его обитателей, что когда-то люди выглядели как Нева? Что машины не мыслили, не грезили и не превращались в бездонные котлы? Мы вооружились временем. Мы полны глубочайшего терпения.

Возможно, однажды я подниму крышку и разбужу ее поцелуем. Возможно, я даже сделаю это собственными руками и губами. Помню эту историю. Кено рассказала ее, пребывая в теле мальчика с раковиной улитки – мальчика, который носил свой дом на спине. Я много раз прокручивал эту историю в памяти. Хорошая история, и закончиться она должна вот так.

* * *

Внутри Нева безгранична. Она населяет свой Внутренний мир. Летом нереиды мигрируют вместе с белыми медведями, мчатся вниз по зеленым горным склонам с воплями и писком. Они начали выращивать нейронный рис в глубокой низине. Время от времени я вижу в лесах косматое существо и понимаю, что это мой сын или дочь от Секи или Илет. Существо сопровождает процессия танцующих нереид, и я улавливаю тихие, непослушные образы: далекая деревня, где мы с Невой ни разу не бывали.