Лучше поздно

Мерлин… кажется, это уже не массаж. То, как он, слегка надавливая, медленно провел по расслабленным мышцам ладонью с сомкнутыми пальцами… будь я проклят, если это ошеломляющее своей откровенностью движение - не ласка. Так плавно… так… Волоски на коже немедленно встают дыбом, и он это, конечно, чувствует, но медлит всего мгновение - и узкая, чуть подрагивающая ладонь вновь скользит по спине, надавливая чуть сильнее и заставляя меня выгнуться и охнуть.

– Так… больно?
– голос ровный… слишком ровный, чтобы я поверил в эту невозмутимость.

– Нет, - шепчу я, отчаянно боясь, что он остановится.

– А… так?

– теперь он, едва касаясь, пробегает по одному ему ведомым точкам подушечками пальцев - и по позвоночнику словно прокатывается волна жидкого огня и устремляется в промежность, где мгновенно становится горячо и тесно.

Черт. Черт. Черт. Мне бы удержаться, но я вздрагиваю и напрягаюсь так заметно, что он, конечно же, все понимает - и…

О Мерлин, нет… Он убирает руки. Без судорожной поспешности, но решительно подтягивает на мне джинсы, заправляет в них рубашку, одергивает свитер - и встает.

Мать твою… Он что - решил, что я… испугался?!

Меня подбрасывает так, словно это не я пять минут назад растворялся здесь в блаженном покое. Мать твою… Кажется, так я на него еще никогда не злился. Вскочив одним движением, я подлетаю к нему - он уже успел усесться на стул, который отодвинул от тахты как можно дальше - но едва устремляю на него яростный взгляд, желание орать и возмущаться исчезает.

Я был прав, когда подумал, что не только я запретил себе что-то большее, чем простое общение с ним. Он тоже провел в наших… отношениях некую черту за которую поклялся не переступать. И казнит себя сейчас так же, как это делал я, когда позавчера чуть не поцеловал его… только стократ больнее, потому что он - не удержался.

Только пусть он сам мне об этом скажет.

– Почему?
– хрипло спрашиваю я, глядя в растерянное несчастное лицо.
– Почему вы… ушли?

– Простите меня, - с трудом произносит он, отводя взгляд.
– Я… не должен был так поступать, позволять себе…

– А если я… не против? Если я хочу этого не только… телом?
– выговариваю я пересохшим ртом.
– Вы не допускаете такой мысли?

Задохнувшись, он пытается что-то сказать - и молчит, только растерянный взгляд перебегает с моего пылающего лица немного ниже, на недвусмысленное свидетельство моего желания, и на бледных скулах вспыхивают яркие пятна румянца.

Я могу предугадать все, что он сейчас скажет - что мы не можем себе этого позволить, что я об этом пожалею, что… да мало ли что еще. Плевать. Я сбился со счета, сколько раз за последние дни повторял себе то же самое - но я устал вести эту бессмысленную борьбу, продолжая врать себе и ему. Тем более что, скорее всего, больше мы не увидимся… так пусть хоть будет что вспомнить.

Самый ненавистный преподаватель из всех. Виновник смерти моих родителей. Убийца Дамблдора. Правая рука Волдеморта.

Человек, в очередной раз спасший мне сегодня жизнь. Человек, который нужен мне больше всего на свете. Человек, для которого я - единственное, что у него осталось. Человек, которого я…

– Мы не можем себе этого позволить, - говорит он уже тверже, - так, похоже, начал действовать легендарный самоконтроль. Ладно же… посмотрим, сколько он продержится.

– Да, - отвечаю я, подходя ближе.

– Вы об этом пожалеете.

– Да, - и я придвигаюсь еще ближе, и черные глаза, и без того огромные, расширяются как от удара.

– И вас не останавливает даже то, что я… старше… и все остальное?

– кажется, он попытался усмехнуться.

– Да, - и я кладу ладони ему на плечи, тут же почувствовав, что дрожу теперь уже не я один.
– Вас ведь не остановило то, что я младше… и все остальное.

– Ах ты… мальчишка…

Мальчишка? Ну и плевать - теперь, когда он наконец прекратил сопротивляться, пусть говорит, что хочет. Теперь, когда он поднялся со стула, и оказалось, что когда мы стоим вот так - вплотную - он выше меня всего на полголовы… Но все-таки выше - и мне приходится привстать на цыпочки, чтобы сделать то, о чем я мечтал с четверга - зарывшись пальцами в волосы и притянув его голову ближе, поочередно коснуться губами нежных впадинок под нижними веками.

Он замирает и, кажется, перестает дышать - а вот это зря, воздух ему понадобится, потому что останавливаться я не намерен - с трудом оторвавшись от изумительно нежной кожи, я скольжу по впалой щеке и наконец касаюсь его губ. И он отвечает мне - и отвечает так, что я понимаю, о чем мечтал все это время он сам.

Это безумие. Пусть. Он, конечно, прав… но какое это имеет значение. Ничто не имеет сейчас значения, кроме вкуса тонких губ, властных и мягких, осторожных и решительных, изучающих и завоевывающих. Кроме худой спины - ребра прощупываются даже через плотный свитер - вздрагивающей под моими руками. Кроме рук, узких сухих ладоней, скользящих по спине, сжимающих ягодицы, мягко, но настойчиво подталкивающих меня… куда?

Тахта. Ну конечно. Почти упав на нее, с хриплым сухим смешком я притягиваю его к себе, неуклюже пытаюсь стащить с него свитер - слава богу, хоть с застежками бороться не нужно, - но он вдруг отстраняет мои настойчивые руки.

Садист. Ну как есть садист.

– Пожалуйста… ну пожалуйста… - умоляюще шепчу я, хватая воздух распухшими губами и чувствуя, что еще немного - и постыдно разревусь от желания - и он отвечает мне глубоким ласковым взглядом и легко касается губ кончиками пальцев, прося молчания.

– Поттер, я как никто понимаю, что вы сейчас чувствуете, - даже сквозь судорожную дрожь я не могу не усмехнуться в ответ, оценив намек, - но все-таки позвольте мне кое-что сказать.

– Вы… думаете… что я смогу сейчас вас выслушать?
– с трудом выдавливаю я.

– И все-таки попробуйте, - отстранившись, он садится рядом, но так, что я не могу до него дотянуться. Я негодующе вскидываюсь - он что, опять вздумал читать мне мораль или отговаривать?!
– но тут сильная рука мягко, но властно прижимает меня к кровати, а другая рука… о господи… другую руку он кладет на выпуклость на моих джинсах и начинает поглаживать меня через ткань легкими скользящими движениями.

Ме-ерлин… Я сейчас умру… или кончу… или то и другое одновременно… Стиснув зубы, выгнувшись, чтобы теснее прижаться к его раскрытой ладони, я молюсь, чтобы он хоть чуть-чуть сомкнул пальцы, начал двигаться немного быстрее - но вместо этого он постепенно замедляет темп, скользящие прикосновения становятся совсем невесомыми, и это странным образом… успокаивает. Кажется… кажется я действительно готов выслушать то, что он хочет сказать, если уж это так для него важно.

– Так… легче?
– расслабленная рука окончательно замирает и перемещается на покрывало.