Лучший частный детектив

— Сразу предупреждаю: это происходило давно, ответственности за прошлое никто из членов семьи не несёт, и поливать грязью нас я вам не позволю!

— Павел Витальевич, никто не собирается поливать грязью вашу семью. Я вам уже сказала, что веду расследование, и потому мне необходимо кое в чём разобраться в связи с гибелью студентки, об этом сейчас ходит столько разных слухов.

— Григорий был порочным субъектом до мозга костей. И смерть его была закономерностью. Семья после этого вздохнула с облегчением.

— Почему вы ничего не рассказали о нём своему сыну?

— Зачем Егору знать о своём дядьке мерзавце?

— Ради правды, наверное.

— Правда, правда… Кому нужна такая правда?

— Ну, не знаю…

— А не знаете, так и не говорите.

— Скажите, и правду о своей тётке Егор не должен знать?

— О чём вы?

— Что его родная тётя Александра попала в психиатрическую клинику, умерла в Германии.

— Да, сестра лечилась в Йене, отец оплачивал. Я участвовал как мог. Отвозил её туда. Отец к тому времени сильно пил, а мать лежала при смерти, у неё был рак, — каким-то потухшим голосом сказал он.

— Что с Александрой произошло потом?

Корсунский молча вышел из комнаты, его не было несколько минут. Вера огляделась и присела на чёрный кожаный диван. Вернулся он в комнату с какой-то бумагой в руках. Подал её Вере, это была телеграмма из Йены, датированная 1983 годом. Вера прочитала вслух: «Примите соболезнование. Ваша дочь Александра Павловна Корсунская скончалась 3 марта».

— А кто-нибудь из семьи потом связывался с врачами, узнавал подробности? Где она похоронена?

— Никто ничего не узнавал! Не до того было. Я же вам сказал, родители болели. Мне было некогда.

— Спасибо, Павел Витальевич, — подчёркнуто вежливо произнесла Вера и вышла.

…Она шла домой под впечатлением вопиющей душевной скупости этого человека. У неё тоже в детстве отношения с отцом складывались непросто. Но чтобы вот так похоронить в памяти родных сестру и брата!

Вспомнился случай из детства. Именно к отцу она бежала всегда с новыми своими идеями. С детства придумывала стишки, очень любила рифмовать строки. Правда, интереса дочери к поэзии он не одобрял, а она ждала его, одобрения и признания… И как-то, ей тогда уже исполнилось шестнадцать, она попросила его послушать очередной «шедевр». Самой ей очень нравилось стихотворение, казалось, что в нём столько смысла, глубины…

Облака отражаются в снегах,

А звёзды в осенних лужах.

Сарафанчик мой был в кружевах, —

Ничего не осталось от кружев.

Ах! Растают ли те снега?

Ах! Просохнут ли эти лужи?

Где мне новые взять кружева? —

Сарафанчик мне к лету нужен.

Отец выслушал, хмыкнул и произнёс: «О чём это? Причём здесь сарафанчик? Тебе что, носить нечего?». Вера попыталась объяснить: «Ну, как ты не понимаешь? Это об утерянных мечтах, о разочаровании и, в то же время, о надеждах на будущее». «Так бы и писала, зачем эти облака, кружева?».

Было обидно и почему-то стыдно. Она тогда проплакала весь вечер, и в дальнейшем к отцу со своими произведениями уже никогда не обращалась. Даже прятала свои поэтические тексты, старалась, чтобы они не попадались ему на глаза.

— Вера Николаевна! — вдруг за спиной послышались шаги, её догонял Егор. — Я всё слышал. Отец ничего мне не рассказывал. Никогда не рассказывал.

Вера постаралась взять себя в руки и произнесла довольно строго:

— Наверное, он щадит репутацию вашей семьи.

— Разве враньё способно защитить репутацию?

— Он это делает, как может.

— Но ведь тайное всё равно становится явным.

— Да, рано или поздно.

— Значит, моя тётя… сошла с ума?

— Видимо так. А ты её помнишь?

— Нет. Отец сказал, что она умерла, и вообще об этом говорить было не принято.

— А няня ваша ничего никогда не рассказывала?

— Няня нас покинула, когда мы выросли. Я её хорошо помню. Живём в одном городе, но даже не звоним друг другу. Отец запретил. Его решения для нас всегда были законом. Я как-то видел Валентину Дмитриевну в магазине, но сделал вид, что не узнал. Стыдно признаться, но это так. Отец грубо с ней расстался, и я думаю, ей не захочется с нами встречаться…

— Егор, муж рассказал мне… про записку Дины.

Парень посмотрел на Веру каким-то опустошённым взглядом и тихо произнёс:

— Я ношу её с собой. Пытаюсь понять.

— Сомневаешься, думаешь, что это она сделала?

— Не знаю. Боюсь.

— Боишься?

— Да. Боюсь… поверить в это.

Глава VIII

Испытывая душевное опустошение, Вера сидела в кресле и сквозь стекло любовалась закатом. Раскрасивший небесное полотно в жёлто-фиолетовые полосы, неизвестный художник словно подчёркивал неоднозначность земного бытия, что постепенно настроило на раздумья об иллюзорности всего сущего. Усилия отогнать нахлынувшие сомнения были тщетны: «Дина сама обратилась за помощью… А теперь я вынуждена констатировать, что именно Дина… убийца. Такая хрупкая, сентиментальная девушка. Разве такое бывает?». Вывод более чем горький.

Вера, накормив мужа, отправилась к компьютеру, лучшего способа скоротать время до сна не нашлось.

Утром сомнения не исчезли, словно ноготком кто-то стучал в запотевшее стекло хрупкого сосуда под названием сердце. В конце концов, она набрала номер телефона Пригожиной, но та категорически отказалась от встречи.

— Понимаете, я занята, да и дело, как я слышала, закрыто. Вам это зачем надо?

— Журналистский интерес. Дина ко мне обратилась за помощью, а теперь выясняется, что у неё был мотив. Дело, скорее всего, возобновят. Вы Дину знали до… убийства.

— И что?

— Помогите, Наталья Николаевна.

После уговоров психолог согласилась ответить на вопросы по телефону. А у Веры они были. Изложив информацию о болезни девушки, она приготовилась записывать ответы специалиста.

— Дина ещё не скоро сможет адекватно реагировать на происходящее. Сейчас для неё детское восприятие мира — спасение. Если бы она погрузилась в свои переживания, то последствия могли быть необратимыми. — Голос Пригожиной был уверенным, не допускающим сомнений.

— А когда она придёт в себя?

— Трудно сказать. Это зависит от многих факторов.

— А могло её помешательство быть следствием преступления?

— В каком это смысле?

— Ну, если она совершила преступление, и её неокрепшая психика, грубо говоря, отказалась переварить случившееся.

— Знаете, я ждала этот вопрос. То, что вы не случайно интересуетесь этим делом, очевидно. Вы, как все журналисты, просто жаждете чего-то жареного.

— Не совсем так. Но я, верно, журналист, и мне важно знать правду.