Лучший исторический детектив

Мрозовский зыркнул в ответ, но промолчал, и занялся раненым незнакомцем.

— Как зовут? — спросил Мрозовский, и раненый отвернулся. — Молчишь? Ну-ну… потом разговоришься. Все вы сначала неразговорчивые. Я сейчас тебя подниму, так ты руку мне на плечо положи, потихоньку встань, и направимся к дверям.

— Я не смогу. Обе ноги прострелены, — ответил незнакомец. Держался он на удивление спокойно, почти никак не выказывая боли, только лицо бледное, даже серое, и горячечный блеск глаз. Он даже натянул на лицо подобие улыбки, но, как считал Мрозовский, это была юношеская бравада, потому что при таких ранениях боль адская. — Так что придётся вам меня нести.

Из квартиры Гольдмана вышла странная процессия: впереди шёл Гроссман. Он был бледен, прижимал к себе перевязанную руку и одновременно курил папиросу, которая прилипла к нижней губе, дым от папиросы с каждым выдохом вырывался из носа сизыми клубами. За ним Мазур и сам Мрозовский несли человека на марселевом покрывале, соорудив из него подобие носилок. Человек этот не подавал никаких признаков, что он жив или хотя бы ранен. Глаза его были закрыты, лицо бледно, а белокурые пряди волос вздрагивали всякий раз, как носильщики делали шаг.

Народ, высыпавший во двор на звуки выстрелов, замер и молчаливо взирал на процессию. Юная панянка, что еще полчаса назад улыбалась белокурому молодому человеку, теперь тихо лила слёзы, прижимая к груди младенца, словно потеряла на войне собственного мужа. В общем, процессия очень напоминала траурную.

— Панове, а за что его? — спросил старичок, опираясь на обшарпанную трость и прижимая к впалой груди измятую шляпу с фазаньим пером.

— Всё нормально, отец, — ответил Гроссман. — Кто б мне сказал, за что меня…

— Так этот же… того… — кивнул старичок на покрывало.

Гроссман остановился, посмотрел на старичка, а потом на процессию.

— Кому он нужен, чтоб его «того»? — ухмыльнулся Гроссман. — Живой он.

Люди во дворе зашептались, панянка, потеряв интерес, занялась младенцем. В общем, жизнь пошла своим чередом. Среди толпы мелькнуло испуганное лицо Христины, а рядом и Настуси. Волосы у девочки были заплетены в косы, хитрыми кренделями выложенными вокруг головы и украшенными цветами. Белое платье, почти до щиколоток, расшито бисером и кружевами, как у невесты — Настуся в сопровождении Тины шла на конфирмацию. Сама Тина шла с открытым лицом: голубые глаза светились радостью предвкушения праздника; чёрный креп, приколотый к маленькой шляпке, держался на старинной серебрянной булавке; тяжелый бордовый шёлк юбки, отороченный по низу широким чёрным кружевом, отливал на солнце.

Мрозовский остановился передохнуть и встретился взглядом с Тиной.

— Доброго дня вам, пани Кшыся.

— И вам, пан Мрозовский, — ответила Тина, заслоняя собою девочку.

— Я смотрю у вас праздник сегодня? Так я вам и вашей девочке желаю счастья, — Мрозовский улыбнулся и помахал Настусе рукой.

— Спасибо. Только думаю, что нехорошая примета перед миропомазанием и такая встреча.

— Так то ж, когда с покойником, — засмеялся Мазур и тут же умолк под тяжелым взглядом Мрозовского.

Тина быстро перекрестилась и поспешила прочь, прощаясь на ходу:

— Всего вам хорошего, панове.

— И вам всего хорошего, пани, — отозвался вдруг молодой человек, которого несли на покрывале.

Поль неимоверно страдал от боли в ногах, а не показывал этого только лишь от того, что боялся, если начнёт стонать, так и слёзы потекут, и к маме вдруг захочется. Однажды его ранили в одном из портов Европы. Тогда он позволил себе расклеиться, за что потом долго себя корил. Ранили в плечо за то, что смухлевал в карты. Стрелявший матрос потом жестоко бил его ногами по раненому плечу и Поль выл, плакал и тихо звал маму. Матрос его бросил, только потому, что пьян был и бить надоело.

Дурак, что не придал значения трясущимся рукам пана Якова. Ведь понятно же, что нервничает человек, беспокоит его что-то. Глазки бегают, блестят; губы облизывает что секунды. Надо было сразу предположить неладное. А ведь поверил тому, что нездоровится слесарю, что с вечера перебрал. Да и не похож он на пьющего человека: ни мешков под глазами, ни красноты глаз. Так ошибиться… Ничего, теперь надо выбираться из этой ямы, в которую сам себя и засунул.

Поль раздумывал, планировал, что и как станет говорить, прикидывал, что от него сыщик попросит. Все они продажные и жалованье у них маленькое, только на взятки и живут.

* * *

В Управе Поля перевязали, закрепив одну ногу на дощечках, и дали время подумать, спустив в подвал.

Через несколько часов вспомнили и уже сонного его вытащили наверх. Раны ныли, а от неловких движений охранников, как попало тащивших арестанта, боль вернулась. Поль застонал, потом до крови прикусил губу и замолчал.

Мрозовский вальяжно развалился в кресле и пил кофе — время было позднее, хотелось спать, но к утру требовалось решить, что делать с арестантом. Кофе он раздобыл у Гроссмана. Напиток, залитый кипятком, не до конца запарился и вообще был скверным. Крупинки всплывали, забивались меж зубов и во рту ощущался немного прелый привкус. Но это было лучше, чем зевать перед арестантом, которого только что втащили в кабинет и оставили сидеть на стуле напротив.

— Что с ногами?

— Буду жить. Одна пуля прошла сквозь мышцу, а вот вторая, кажется, застряла в бедре.

— А ты прям и доктор, да? — улыбнулся Мрозовский. — Да ладно. Я ж не зверь какой, всё понимаю. Как зовут?

— Кого?!

— Тебя. Документы я видел, но не думаю, что это твоё настоящее имя. Сразу оговорюсь. Ты мне не нужен. За хорошую информацию отпущу в больницу, а там уже сам разберёшься. Понял?

Поль поморщился от боли, посмотрел на Мрозовского и спросил:

— Кофе налей. Я спать хочу.

«А хлопец наглый… Но это ничего, даже хорошо. Если наглый, значит, многого захочет, и мы сможем договориться», — подумал Мрозовский.

— Привези доктора. Сейчас. Пусть посмотрит на рану и нормально перевяжет. Инструменты пусть возьмёт на всякий случай.

Мрозовский хмыкнул, нахмурился и поднялся из-за стола.

— Я сейчас прикажу, чтоб привезли доктора, и кофе тебе сделаю. Но ты же понимаешь, что подвалы у нас невесёлые и за ночь разное случиться может? Это я всё к чему? Подумай, что за услугу ты можешь вернуть взамен на мою доброту.

— Твою доброту? — ухмыльнулся Поль. — В газетах писали, что занимаешься делом о гробокопателях. Далеко накопал? А ещё я знаю, что на твоё жалованье в Ниццу не съездишь. Так что, давай неси свой дерьмовый кофе, пока я не передумал.

Этот хлопец бесил Мрозовского, вызывая такую злобу, какой до него ещё никто не умудрялся вызвать. Но отказать ему сейчас значило лишиться информации и дохода. А последнее маячило на горизонте в виде тугих пачек с банкнотами и чеков с множеством нулей. Интуиция Мрозовского ещё никогда не подводила — на этом арестантике можно хорошо заработать.