Лучший приключенческий детектив

— Как-нибудь потом. Видите ли… Мне самому еще надо во многом разобраться. Пожалуйста, никому о встрече со мной и нашем разговоре не рассказывайте.

— Вы подозреваете Геннадия? Что он это сделал сам? Или нанял убийцу?

— Оскорбленный муж иногда готов на самые крайние меры.

— Только не Геннадий. Он способен на многое, но только не на…

Я поднялся:

— Проводить вас, Ксения Витальевна?

— Нет-нет. Я еще немножко посижу здесь. Мне надо побыть наедине с собой.

Да, она была чертовски красива, эта последняя женщина Модеста Павловича Радецкого. Только теперь, устремив на нее внимательный прощальный взгляд, я понял, почему мой дядя так безоглядно влюбился в Ксению Лаврухину. Уже хотя бы потому, что у нее были губы, которые хочется поцеловать тут же, немедленно.

Глава VI

Лучше всего мне думалось лежа. Вот и сейчас голова покоится на подушке, а глаза смотрят в потолок так, словно именно он сулит мне отгадку того, что занимает меня все эти дни. Итак, пока располагаю двумя версиями: с дядей свели счеты те, кто промышляет контрабандным вывозом икон за границу — за то, что не согласился с ними сотрудничать, а, может, просто узнал о том, чего знать ему не следовало. Вторая версия: убийство подстроил ревнивый, обманутый и оскорбленный муж, и Платон Платонович Покамистов, стало быть, не так уж и неправ, когда утверждает, что такого поворота событий исключать нельзя. Ксения Лаврухина, правда, его, то есть этот печальный поворот, начисто отрицает, причем делает это совершенно искренне. Что ж, люди иногда ошибаются очень сильно.

И та, и другая версии имеют полное право на существование. Только вот как мне, непрофессионалу, разобраться, какая из них верна? Как раздобыть доказательства? Пожалуй, в первый раз в жизни я пожалел, что я не мент, не прокурор, не опер, не следователь.

Эту «жалость» к себе прервал телефонный звонок. Я снял трубку и услышал весьма приятный баритон:

— Простите, а не могу ли я поговорить с Алиной?

— К сожалению, она еще не подошла с работы. Но, если нигде не задержится, будет с минуты на минуту. Что-то передать?

— Да, если не затруднит… Пусть срочно позвонит Павлу Ивановичу. На мобильный. Номер Алина знает.

Буквально через пять минут объявилась Алина. И от ее волнительной походки, и от букетика каких-то недорогих цветов в руке — как укор мне, невнимательному, в квартиру будто ворвалась весна в ее самом сексуальном, будоражащем выражении. Наверное, она уже научилась понимать меня, потому что ловко увернулась от моего цепкого, на заваливание, захвата, успев бросить мне на живот свежую (надо же! а я про почтовый ящик сегодня забыл!) корреспонденцию:

— Тебе письмо, лежебока!

— А ты немедленно выйди на связь с каким-то Павлом Ивановичем! Кто таков, не знаю.

— Вице-президент нашей фирмы.

— Звякни ему на мобильный, — уточнил я, и настроение мое на минуточку испортилось — вспомнил, как Алина очень мило пила вино с каким-то весьма симпатичным господином. Никакого, в принципе, повода для ревности, а вот чего-то колет в сердце.

Алина ушла секретничать в гостиную, а я схватил письмо. Конверт был снабжен изображением Монастыря Босых Кармелитов, есть, оказывается, такой в славном городе Бердичеве, и основан он аж в 1630 году! И, конечно же, я увидел то, что и ожидал увидеть — каллиграфический, неподражаемый дядин почерк! В конверте, собственно, было два письма. Два отдельных листка бумаги, но дата и здесь, и там одна и та же. Модест Павлович сразу брал быка за рога: «Полагаю, Эд, ты дьявольски устал? Знаешь, я уже жалею, что ввязал тебя в эту странную, и, наверное, небезопасную игру. Не ведаю, сколько мне осталось той жизни. Никогда прежде я не попадал в такие переплеты, как сейчас, никогда прежде не получал столько угроз с самых разных сторон. Теряюсь в догадках, кто из моих «заклятых друзей» блефует, хочет взять на испуг, а кто и впрямь занес над моей головой секиру. Я всегда, Эд, был очень интуитивным человеком, и вот сейчас не могу отделаться от ощущения, что еще немного, и от Модеста Радецкого на этой земле останется одно лишь воспоминание.

Хочешь поподробнее? На меня жутко давят «иконщики». В словаре такого слова нет, я, кажется, его сам придумал, и оно мне нравится, если б не та мерзкая и жестокая мафия, которую я именно этим словом и обозначаю. С недавних пор моим знакомым стал некто Морис Вениаминович Блынский — он держит небольшую картинную галерею на Андреевском спуске. Поначалу я проникся к нему симпатией и доверием — как профессионал к профессионалу. В чем-чем, а в иконописи он разбирается изумительно. Пожалуй, не хуже, чем я, и потому мне было с ним интересно. Но забавнее всего, что я его уговаривал: «Вы, в принципе, квалифицированный искусствовед, пишите срочно кандидатскую диссертацию», в то время как он поначалу намеками, а потом открытым текстом агитировал меня заняться выгодным сбытом старых икон за границу. Эд, наглость сегодняшних молодых разбойников не знает границ! Каков мерзавец, а? Думал, что я тут же куплюсь на его щедрые посулы: «Модест Павлович, один росчерк вашего пера — и в кармане у вас 15 тысяч долларов!» Еще один автограф под актом экспертизы — и вы обладатель 20 тысяч «баксов»! Причем все это — ничтоже сумняшеся, с абсолютной уверенностью, что я, как жадный или голодный карась, тут же заглотну наживку. Когда ж я решительно отказался, возмутился, едва взяв себя в руки, чтобы не двинуть кулаком в его отвратительную физиономию, он мне на полном серьезе пообещал: «Удивляюсь вам, Модест Павлович! Вы боитесь поставить под удар репутацию честного и неподкупного эксперта и в то же время совсем не боитесь поставить под угрозу собственную жизнь. Подумайте хорошенько: она в смертельной опасности. Тех, кто не с нами, мы давим, как тараканов!..»

Во втором письме дядя писал: «Милый Эд, ты парень настырный и скорей всего уже располагаешь сведениями, что твой дядя на старости лет отчаянно влюбился. Отчаянно и бесповоротно, как какой-нибудь желторотый птенец. Да, Эд, благодаря Ксении Лаврухиной жизнь обрела для меня новый и крайне заманчивый смысл. Ксения, моя дорогая и любимая Ксения… Она не знает, какая беседа состоялась у меня с ее мужем. Если честно, Эд, то я, конечно, его понимаю. Ну, кому понравится, если у него из-под носа уводят жену? Однако из любой, даже самой щекотливой ситуации надо, на мой взгляд, выходить по-джентльменски. Впрочем, Лаврухин при встрече так себя и вел, хотя от меня не утаилось, чего это ему стоило. Он весьма корректно просил меня отступиться от Ксении. «То, о чем вы просите, выше моих сил, — ответил я. — Я ведь ее очень и очень сильно люблю». Тогда он сказал, что я навязываю ему игру без правил и что я очень крупно об этом пожалею. «Уж не убийц ли наемных подошлете?» — поинтересовался я. «Господин Радецкий, я оставляю за собой полную свободу действий», — он произнес это с такой холодной ненавистью, что мне стало не по себе.

А потом… А потом я попал в такую мерзкую, странную и страшную историю, что…

Извини, дорогой Эд, но об этом расскажу в следующем, наверное, последнем, а может, предпоследнем письме…»

Я закрыл глаза, и со стороны могло показаться, что я заснул с письмом на груди. Я слышал, как из гостиной довольно шумно выпорхнула Алина, но тут же стихла, как благовоспитанная дочка при виде спящего отца.

— Эд, ты задремал? — шепотом спросила она в тот самый момент, когда мои руки сложили письмо вчетверо — а вдруг Алина совсем близко и невольно читает каллиграфические строчки Модеста Павловича? Об этой странной, «в одни ворота» переписке знать ей вовсе не обязательно.

— Нет, миледи, я просто думаю, — сказал я и открыл глаза.

На Алине уже легкий, в крупную алую розу, халатик, под которым, кажется, ничего более. В руке — мобилка, а во всем облике — веселая настороженность, вызванная, несомненно, неплохим знанием моих опасных привычек, из-за которых ничего не подозревающая девушка вдруг может в мгновение ока оказаться рядом со мной или подо мной.

— Не напрягайся, я тебя не трону, — пообещал я и перевел взгляд на настенные часы: — Черт, я совсем забыл, что пообещал позвонить приятелю. Позавчера, представляешь, приехал из Либерии. Дай-ка мобилку, коротко ему звякну.

Может, обещание не трогать ее, а, скорее всего, мой серьезный тон (в который раз утверждаюсь в мысли, что из меня вышел бы неплохой артист кино) усыпили бдительность моей нечаянной подружки. Она подошла и протянула мне свой «Самсунг», который мне нужен был, как ежику сковородка. Алина и не сообразила, что ей уже ни за что не разорвать крепкий обруч моих объятий — ну что поймешь за какую-то долю секунды? Как я и предполагал, тело Алины защищал один лишь халат, а это намного облегчало мою задачу.

— Эд, я собралась на кухню! — закричала она, барахтаясь, как щенок на чьей-то ухватистой ладони. — Эд, не мешай!

— Хорошему Фаберже яйца не мешают, — хладнокровно парировал я, уже практически занятый самым лучшим на земле трудом. Вернее, самым лучшим на земле телом.

Блеск наверняка бывает разным, но, согласитесь, никак не круглым, но тот блеск, который заставляет не зажмуривать глаза, а, наоборот, еще шире их открывать, был ослепительно, до непорочной лилейности, белым и изумительно круглым, именно круглым! Да, я взял ее внезапно, как тигр — тигрицу, я взял ее именно так, как это делают тигры, или львы, или слоны, как это наверняка делали наши далекие дикие предки, а «миссионерской» позы не существовало вовсе, как не существовало и самих миссионеров.