Лукреция с Воробьевых гор

— У тебя взгляд какой-то затравленный, — словно услышав мои мысли, объяснил Игорь.

На секунду я изо всех сил зажмурилась. Так я делала всегда, когда нежданные слезы вдруг подступали к глазам… Столько воды утекло, а мы с ним еще понимаем друг друга! Как будто нас все еще связывает любовь… Но, к счастью, когда я снова посмотрела на Игоря, он уже увел взгляд в сторону. И это было в его манере — неожиданно выказать проницательность и сочувствие, и тут же пожалеть об этом добром движении своего сердца, опасаясь, как бы ему не навязали чужую исповедь… чужие переживания. А ведь я и правда уже давно была ему чужая!

— Как родители, Варвара?

— Спасибо, неплохо. Тетка так же собачится с матерью, папа выступает в роли миротворца… Словом, если бы ты вздумала вернуться ко мне, застала бы там до боли знакомую картину…

— Я подумаю об этом, — проговорила я и сразу увидела, как по лицу Игоря пробежала нервная судорога. Он решил, что я приняла его слова за чистую монету, и испугался. Неужели у меня и в самом деле на лице было написано что-то такое… несчастное?

Видимо, догадка моя была справедлива, потому что сразу после этой шутки Игорь стал откланиваться.

— Приятно было встретиться, поболтать, но… — Игорь бросил взгляд на часы, — ученики ждут, мне пора… Если что — звони, номер прежний.

— Ну да, счастливо… Будь здоров…

Еще минута — и его черное пальто мелькнуло в проеме двери, — и я осталась один на один с картиной «Превратности любви».

Встреча с Игорем как-то странно взбудоражила меня.

Нет, о нем я, конечно, не жалела. Куда-то ушла вся прежняя тоска по нему, которую я испытывала первые месяцы жизни с Толей, особенно в Италии, когда срывалась ночью с постели, чтобы спрятать свои слезы… Сейчас мне очень хотелось увидеть родное лицо… папу, например. Только бы не идти домой. А между тем Толя уже был дома. Я подумала — позвоню ему сейчас и скажу, что поеду в Малаховку!

Я вышла из выставочного зала, спустилась в метро и позвонила домой.

Сперва я даже не узнала Толин голос, настолько он был странным. И этим странным голосом он произнес слова, смысл которых не сразу дошел до меня. И только когда Толя в третий раз повторил их, я переспросила охрипшим голосом:

— Как это произошло?

— Не важно как. Антон мертв. Поезжай к Каролине.

Антона отпевали в церкви при Даниловском монастыре.

Не просто отпевали, как прочих покойников, для которых родные добились возможности быть похороненными на этом старинном монастырском кладбище. Антон удостоился целую ночь пролежать здесь под иконами. Ночь, в течение которой я в очередь с диаконом Михаилом читала над ним Псалтырь.

Больше это делать было некому. Многочисленные друзья Антона, в том числе и мой муж, не знали этой Книги и не смогли бы пропеть по ней ни одного псалма. Правда, уже за полночь, когда все стали расходиться, Толя взял у меня из рук Псалтырь и затянул, стараясь попасть в интонацию отца Михаила: «Господи, да не яростью Твоею обличиши мене…» — и тут вдруг свечи, стоящие по концам гроба, полыхнули каким-то зловещим пламенем — и погасли…

Отец Михаил зажег свечи от лампады и молча взял из рук Толи книгу, протянул ее мне. Даже в этой полутьме было видно, как сильно побледнел Толя. Он посмотрел на меня расширившимися от ужаса глазами, губы у него дрожали.

— Ступай домой, — сказала я ему.

…Я не знала, как это произошло. Из отдельных фраз, произнесенных ребятами в автобусе, привезшем нас сюда, я поняла, что на Антона давно охотились. Что взять его голыми руками было не так-то просто. Антон был очень осторожен, предусмотрителен. В этот день они с Каролиной поехали в магазин за новым телевизором. Когда вышли из магазина — Антон нес в руках тяжелую коробку и потому не успел выхватить оружие, — рядом с ними остановилась машина… Еще секунда — и она сорвалась с места и исчезла, а Антон, прошитый пулями насквозь, стал валиться на мерзлую землю…

Я не видела его ран.

Обмывали его тело старушки, служившие при храме. Потом они одели его в одежду, приготовленную матерью Каролины, накрыли до самого подбородка смертным покрывалом, положили на лоб венчик. Наверное, и на шее у него были раны. Как говорила Каролина, ей почудилось, будто стреляли в него долго, очень долго, так долго, что, казалось, несколько пуль уже сидят и у нее в теле. Хотя свидетели утверждали, что дело произошло в считанные секунды.

Я смотрела на мертвое, красивое лицо Антона, вспоминала цвет его глаз и их выражение, некогда меня так сильно поразившее, и громко пела: «Вскую прискорбна еси, душе моя? И вскую смущаеши мя?..» Потом меня снова сменил отец Михаил, а мы с Каролиной вышли из храма на паперть, облитую лунным светом, и смотрели, смотрели на темное кладбище, на обглоданные лунной тенью памятники, похожие на старые шахматные фигуры…

На другой день после похорон и поминок, когда мы с Толей последними собирались было уйти от Каролины, она проговорила:

— Толя, ты не оставишь со мною Лару и на эту ночь? Мне что-то страшно одной.

— Лара может пожить с тобой сколько хочешь, — мягко произнес Толя. — И я в любой момент в твоем распоряжении, помни это.

Он сильно спал с лица, казался измученным, но какая-то сосредоточенная, угрюмая, злая сила светилась в его глазах.

— Буду помнить, — отозвалась Каролина с горечью.

Толя склонился над ее рукой, поцеловал тонкие пальцы.

Когда мы остались одни, Каролина устало произнесла:

— Помоги мне раздеться…

На ней был узкий черный костюм.

Каролина уже принялась расстегивать крохотные пуговицы, когда я приблизилась к ней, чтобы помочь, и тут с ней случилась истерика: не справившись с тесной петлей, она рванула на себе жакет, потом стала рвать юбку, комбинацию — все, что было на ней, — и бросать все это под ноги:

— Вот так! Вот так! Я пришла к нему в чем мать родила, в том же и уйду!

Я, метнувшись в ванную, набросила на Каролину взятый оттуда махровый халат и изо всех сил обхватила ее руками.

— Я предала его, Лара! Я любила его, понимаешь, я полюбила его и ничего не сделала, чтобы вытащить Антона из этой ямы, в которую он скатился! Мне казалось, так лучше — жить и не задумываться! И нашу дочь я предала! Я хуже, чем те убийцы, которые расстреляли его!

Я довела ее до кровати, уложила.

— А как ты думаешь, не билась ли вот так же по милости Антона какая-то женщина и не плакал ли какой-то ребенок? — тихо спросила я ее.

— Ах, я не знаю! Ничего не знаю! Знаю только одно… — Она вдруг со страшной силой вцепилась в ворот моего пиджака. — Уходи от них, Ларка! Я не могу сказать с уверенностью, но думаю, в той статье шла речь именно про твоего Толяна. По крайней мере, Антон мне не сказал определенно, что Клеш — это не твой муж. Да, вот такими делами они занимались! И еще я должна тебе сказать — Толян возил сюда к нам эту вашу соседку, Антон сначала даже хотел их обоих выставить, но Толе удалось уломать его… Он западает на эту Ирину…