Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Но как-то, когда она особенно настаивала, он наконец открыто сказал:
— Школа должна ежегодно давать производству определенное количество специалистов. Все остальное — филантропические забавы. Здесь растет поколение, которому предстоит поднять страну из развалин! Здесь не санаторий, не собес, не синекура за некие заслуги…
На кого он еще намекает? Она заткнула уши, чтоб не слышать имен и примеров. Но все же услышала. Услышала имя физрука Колоскова и… Мохова! Она хотела выбежать из комнаты, но он поймал ее за руку. Он был бледен от волнения. Он напомнил ей, чего никогда раньше не делал, что она секретарь парторганизации, прибавил вполголоса что-то
…София увидела зеленый штакетник забора перед домом директора и замедлила шаг.
Что сказать ему, если он спросит про Еуджена?.. Она поймала себя на том, что ищет ему оправдания. Это слабость? Да. Она любит его. Но дело не только в этом. В его резких словах, наверное, есть доля правды. Фонды, пайки, рабочие руки… Но нет! Фонды предназначены и для Рошкульца, и для Топораша, и для Мазуре. Даже в первую очередь для них. Хотя бы до тех пор, пока мы не окрепнем, пока не завалим все ямы, вырытые войной… из них ох как нелегко выкарабкаться! Потом каждому легче будет найти свое место в жизни. Станет ли Рошкулец токарем высокого разряда или нет — будущее покажет. Покамест ему нужна крыша над головой и поддержка. У Еуджена, правда, другое мнение, — искреннее, может быть, но ошибочное. Надо разубедить его. Но как она докажет ему? Она не знает. Хоть бы выздоровел Леонид Алексеевич! Он вразумил бы Еуджена… Нужно только подробно объяснить Мохову все, и пусть он рассудит. Лишь бы он сразу не отшатнулся от Еуджена. Тогда все пропало…
Она тихонько постучала в дверь. Открыла ей дочка директора.
— София Николаевна!
Сашуня была такая же худенькая, беленькая, она казалась слишком высокой для своих тринадцати-четырнадцати лет. Она всегда вспыхивала от радости, когда кто-нибудь приходил навестить отца.
— У него нет температуры, можете входить, — говорила она, не сводя с Софии своих больших серых, как у отца, глаз. — Заходите, пожалуйста.
София в первой же комнате наткнулась на Тубу Бубис.
У той было разгоряченное лицо, платок чудом держался на голове. Под мышкой застрял портфель, рукава пальто засучены. Она стояла на коленях посреди комнаты, растерянно перебирая что-то в кошелке.
— Подожди, Софийка, сейчас, — сказала она, торопливо нащупала в глубине кошелки и выложила на пол полбуханки хлеба.
Достала бутылку с молоком и какие-то склянки с аптечными этикетками. Попробовала пальцем пыль на полу, спохватилась, подняла хлеб и побежала на кухню. Оттуда вернулась с ведром. Поискала что-то глазами, продолжая держать склянки. И снова растерялась, увидев часики на руке у Софии.
— Ой, мне пора! Ты не видела Еуджена Георгиевича? — встревожилась она. — Он не вернулся со стройки?.. Сашуня, предупреди отца, что пришла София Николаевна. Отнеси ему эти лекарства, чтоб сейчас же принял… Ох, как бы инженер меня не хватился!
— Да не бойся ты его в конце концов! Не съест! А… а, может, он тебя обижает, Туба?
— Что ты, что ты, бог с тобой! Он просто требовательный… — быстро проговорила Туба, глядя в сторону. — Иди, Софийка!
Она взяла ее под руку и довела до дверей комнаты Мохова. Прислушалась.
— Не говори, что застала меня здесь, — прошептала Туба. — А то рассердится, что часто прихожу.
Она подняла упавший на пол платок.
— Четвертую ночь в жару мечется.
Опять прислушалась. Тихонько постучала и отошла в сторону.
— Заходи, заходи, днем у него нет температуры, Мохов встретил ее улыбкой:
— Да здравствует молодое поколение, наша смена и надежда!
Он пожал ей
обе руки, усадил у окна в плетеное кресло, с которого, видно, только что встал.— Как ваше здоровье, Леонид Алексеевич? Лучше? — громко спросила она, как глухого. Тут же спохватилась и торопливо уселась в кресло, подобрав с полу газеты.
— Лучше, сегодня лучше, — тихо ответил он. — Рассказывай, что нового в школе?
— Что нового? — ответила она, медленно поворачиваясь вместе с креслом. — Известно, начало учебного года. Много всякого. И строительство… — Запнулась, заметив, что говорит совсем не то. — Леонид Алексеевич, нам надо собраться на днях. Коммунистам. Я просила и товарища из райкома зайти к нам. Он обещал. Что скажете, Леонид Алексеевич?
— Да… строительство затягивается. Нет котельца… с водопроводом неладно… — пробормотал он, и Софии показалось, что директор тоже не говорит того, что его сейчас волнует. Может быть, и он уклоняется от трудного разговора?
— Водопровод… Да… По правде говоря, мне не нравится позиция Пержу, — все же решилась она. — Он собирается снести дом против воли жены. Я предупредила его. Мы не имеем права. Это ее домик. Только если она согласится. Пусть он убедит ее, ведь он же муж… Да… А о матери Котели я вам говорила? Это дикость, об этом знают все ученики. Надо взяться за ее мужа…
Она заметила, что он, кажется, знает все, о чем она говорит.
— Туба вчера была здесь, — успокоил ее Мохов. — Ее не нужно долго расспрашивать. Достаточно взглянуть ей в глаза — и сразу угадаешь все школьные радости и горести. Она вся как на ладони…
— Действительно, — подтвердила София. — Эти ее глаза, сколько раз на дню они смеются и плачут! Инструкции всякие, бумаги… Поддержка инициативы Пакурару — Туба на седьмом небе. И как у нее сразу гаснут глаза, когда читает о каком-нибудь нагоняе по нашему адресу!
— Ах, эта Туба! — Директор откинул плед, прикрывавший ноги, встал и зашагал по комнате. — Рассказывай, рассказывай дальше!
Что рассказывать? Об увольнении Мазуре?.. Она, в сущности, пришла ради этого. Еуджен носится с фондами, пересчитывает кровати. Хочет освободить школу как раз от тех, кто больше всего нуждается в ней. Линия, дескать… Лес рубят — щепки летят. А сама она ничего не понимает… нет у нее опыта. Да. С этого и надо начать. Не годится она в секретари. Пусть он не сердится, но это так. Она слабая, просто слабая девчонка…
Мохов ходил, тихо ступая, чтобы лучше ее слышать. На голове у него был выцветший синий берет, который произвел на Софию большое впечатление несколько месяцев назад, когда она впервые пришла сюда. Он всегда ассоциировался у нее с коммунарами, со штурмом Бастилии. Иначе почему его носит старый большевик Мохов?
— Леонид Алексеевич, я посоветуюсь с товарищами. — София встала. — А что, если партсобрание провести здесь, у вас? В один из ближайших дней, когда вы почувствуете себя лучше. Нас ведь мало, и без вас…
Мохов остановился на мгновение, обошел еще раз вокруг кресла, словно связав узелком прерванную мысль, чтоб позже вернуться к ней, и подошел к девушке.
— «Без вас», говоришь? А что случится без меня? Советская власть, что ли, отменится? — Но тут же сдержал себя, продолжал спокойно: — Нет, товарищ секретарь, не будем собирать коммунистов у моего ложа. Я постараюсь прийти. Назначь только дату и час. Так… Что я хотел еще сказать?
И она хотела сказать… да, что она не годится в секретари. Он поймет. Она подождала, пока Мохов сел на маленький стульчик, купленный, по-видимому, много лет назад для Сашуни.