Луна, луна, скройся!

Вздохнув, я закрываю глаза и представляю себе россыпь разноцветных кружков с дырочками и петельками на фоне белой простыни или скатерти.

Мне надо узнать, где могилы — отодвигаю большую чёрную пуговицу вверх. Мне надо в это время где-то жить и как-то питаться — зелёная пуговка от моей детской курточки оказывается рядом с чёрной. Очевидно, что мне надо как-то расспросить жителей и при этом не выглядеть странно — вверх скользит совсем крошечная перламутровая пуговка. От кого ожидают расспросов о могилах? От журналистов — но я не похожа на журналистку. От туристов — но им рассказывают о могилах известных, а мне нужны слухи и сплетни, городские легенды и детские страшилки. Студентка-фольклористка! — в верхний ряд торжествующей точкой ложится алая пластмассовая пуговица.

Я гордо окидываю взглядом получившуюся линию… ой, ёж ежович, жильё! Впрочем, моя же легенда мне в помощь. Я-то никогда не бывала студенткой, но слышала, что практически вся Европа покрыта сетью специфических студенческих гостиниц, отличающихся, с одной стороны, низким уровнем сервиса, а с другой, относительной чистотой и безопасностью, а главное, дешевизной. Открыв глаза, я вынимаю и пересчитываю деньги. После завтрака осталось сто шестьдесят злотых. Если хватит хотя бы на три дня цивилизованной жизни, уже хорошо. Всё-таки для пастьбы в вольных пампасах я не гожусь — я с содроганием вспоминаю идиотское путешествие по окрестностям Будапешта этим летом. Как оно могло вообще показаться хорошей идеей?

Найти колледж не составляет большого труда, хотя и отнимает некоторое время. Выяснить у студенток, где можно переночевать, тоже оказывается просто. Место в дормитории (так, оказывается, это называется) встаёт мне в сто двадцать злотых за трое суток. За эти деньги я получаю кровать и запирающуюся тумбочку в комнате с шестью кроватями и обеденным столом. Туалет и душ в коридоре. В комнате кроме меня снимает место только одна девушка из Клайпеды. Она лежит поверх покрывала с книжкой и на моё появление не обращает ни малейшего внимания. Если бы не болтливая портье, я бы не знала о соседке вообще ничего.

Поразмыслив, я снова направляюсь к колледжу, по дороге купив блокнот и ручку (ещё минус восемь злотых, но что поделать).

— Одну девчонку убили ещё после войны на мосту через Неман, на том, по которому трасса идёт до Тракая. Повесили вниз головой на перилах, проткнули насквозь арматуриной, чтобы тело не шаталось, и ещё и шею вскрыли. Выпустили кровь. И при этом всё это снаружи перил делали, прикинь? Как будто кто-то, кто летать умеет. Так вот, у неё на шее был медальончик с портретом её парня. Он исчез, наверное, упал. Парень её, когда узнал про убийство, с крыши прыгнул. Ну вот, ночью под тем мостом нельзя ходить, хотя там и дорожка пешеходная. Потому что она там ходит, ищет медальон. Там даже бродяги не ночуют.

Студенты рассказывают охотно. Одни искренне жаждут помочь с моим «исследованием», другим хочется поболтать. Парни пытаются произвести впечатление, кокетничают, строят глазки. Приводят друзей, подруг, которые тоже хотят рассказать.

Я всех благодарю и старательно конспектирую. Не потому, что всё рассказанное имеет ценность — для поддержания образа.

— У одной статуи на кладбище всё время поутру был рот выпачкан красным. Сторож каждое утро мыл и мыл, думал, что хулиганы балуются. А однажды его нашли возле статуи лежащим, у ног. У него горло было разорвано, а у статуи снова рот в красном. И судмедэксперты сказали, что в его крови. Теперь ей никто лицо не моет, а сторож ночью запирается в сторожке и не выходит. Она там так и стоит, с кровавым ртом. Её все знают.

— Да, мы, когда к бабушке на могилу ходим, её видим. Рот весь в засохшей крови. Такая милая девушка на вид, и рот весь в крови. Жуть.

Я не сразу поняла, что удивляет меня в Олите. Но потом дошло — я здесь не выгляжу странно, экзотично или, как говорят, «с изюминкой». Блондинов всех мастей и оттенков большое количество, как раз черноволосых и просто тёмненьких мало. Курносые лица тоже встречаются часто, по крайней мере, чаще, чем в Галиции. Я впервые за долгое время вообще никак не выделяюсь из толпы. Разве что обувь у меня необычная. Удивительное ощущение. Удивительное.

— А ещё иногда люди пропадают. Просто шёл ночью человек, а утром никуда не дошёл. А рядом следы подков. Только идти по следу нет никакого смысла, он вскоре обрывается.

— Да, ещё говорят, что земля в следах спечённая, как от огня.

— А я слышала, что в следах — запёкшаяся кровь.

— А я слышала, что это какой-то польский пан развлекается и ночью охотится на литовцев.

— Подожди, а в позатом году он утащил старика-поляка.

— А тела потом никогда не находят.

— Да, никогда.

Почерк немного сбивается: слишком ясно встаёт воспоминание о том, как всадник в чёрном подхватывает меня и кидает поперёк лошадиной спины перед собой.

Совпадение?

Но после него же непременно нашли два тела. Фанатиков Шимбровского он никуда утаскивать не стал.

Если только он не вернулся за телами позже.

Хотя зачем Марчину их трупы?

— А ещё две девочки гуляли на улице ночью, и одна отбежала от другой, потому что ей послышалось щенячье скуление. Она пошла на него, а из стены выскочила огромная белая собака с красными глазами и разорвала её. Съела сердце и вскочила обратно в стену. А вторая девочка стояла тихо, и собака её не тронула, — рассказывает совсем молоденькая девчушка.

— Что ты врёшь, это под Вильно было! — кричат все сразу.

— Ну и что!

— Мне надо про Олиту, — говорю я.

— Вот видишь?!

Все эти ребята — примерно ровесники Кристо. Но рядом с ним они смотрелись бы совершеннейшеми детьми! Открытые, весёлые, немного легкомысленные и по-своему шумные. То есть, в Галиции их бы шумными не сочли, но даже они невероятно экспрессивны по сравнению с «волками» их лет. Экспрессивны и… юны. Я испытываю приступ острого сожаления по возрасту, которого у меня не было никогда.

— Солдатское кладбище… — вспоминает кто-то, и все разом вскрикивают:

— Да, солдатское кладбище, солдатское кладбище!

— Братская могила? Где русские лежат?

— Ну да!

— Там тоже нельзя ходить ночью. Иногда фонарь светит совсем тускло, и ты начинаешь слышать голоса. Много-много людей. Все просят пить. Потом ты видишь их тени. Они на тебя надвигаются, надвигаются…

— Если с собой есть какой-нибудь напиток, надо в них кинуть. Они все набросятся на бутылку, и тогда надо быстро убегать, пока не смотрят.

Я опять непроизвольно ёжусь, и буквы выходят неровными.

— А один пьяный паныч днём наструил на могилу. Смеялся, вроде. «Пейте, пейте». Его сначала оштрафовали, а через несколько дней он умер. Врезался на машине в столб какой-то, совсем недалеко от парка.

— Витольда на них нет…

Истории повторяются, слегка изменяясь; всего их на город приходится около двадцати. Немного слишком для спокойного и не очень большого городка, на мой взгляд. Кровь упоминается в каждой второй истории — с некоторых пор я стала подобное подмечать.