Луна, луна, скройся!

Только когда энтузиазм и память рассказчиков подыстощились, я получаю то, что ищу. Историю кургана, который вздыхает.

Курган этот стоял с незапамятных времён возле города, то есть раньше он стоял далеко от города, но Олита росла и росла, и примерно в середине двадцатого века вздыхающий курган оказался совсем рядом, почти на окраине.

Ничего особо страшного на нём никогда не происходило, только, если сидеть на нём ночью, можно было услышать глухие вздохи, будто бы доносящиеся из кургана. Ещё один раз геологи обследовали землю вокруг Олиты и, вроде бы, просветив холмик, сказали, что он пустотелый и вздохи, скорее всего, объясняются сквозняками во внутренних полостях. Правда, не все объяснению поверили. Вздыхающий курган гораздо интересней каких-то сквозняков. Есть в нём что-то такое, очень органично вписывающееся в местные пейзажи.

Рассказ о нём принёс ощущение, подобное тому, какое испытываешь, учуяв сладковатый упырский запах на ручке двери. Ощущение следа. Я чувствую, как встают дыбом волоски на руках и ногах, на животе и шее — и даже волосы на голове слегка, совсем чуть-чуть, приподнимаются у корней.

На самом деле, менее уверенной, чем здесь, в Олите, я себя чувствовала только в белом фургончике. Расследования и исследования — очевидно не моя вотчина. Конечно, между детективом и охотником есть что-то общее, но различий гораздо больше. У охотника — меньше схем, зато они надёжней, проще и чётче след, если он вообще есть. Охота — занятие не для дураков, но и особенно интеллектуальным его не назовёшь. Работа же детектива вызывает у меня внутренний трепет и… страх. Да, страх. Чувствуешь себя, как будто идёшь в малознакомом лесу по топкой почве. Неверный шаг — не миновать проблем, неверный поворот — сбиваешься с пути. Что, если я рассчитала неправильно? Что, если мне стоило поехать сначала туда, куда направилась Люция, а не во второе по расстоянию место? Что, если бы лучше было не перехватывать «волчицу», а просто следовать за ней, наблюдая, как она справляется с нашей общей проблемой, и потом просто удавить её, спящую? А что, если в Жеймах её поджидали жрецы-фанатики, и один из предметов силы уже покорён — а я ожидаю зря?

Столько разных «что»…

Я покупаю вечером в относительно случайно — после двухчасового блуждания по улицам и переулкам — подвернувшемся ларьке-бистро стаканчик невкусного, зато сладкого чая и тарелку с варёной картошкой, безо всяких следов масла, но посоленной (минус шестнадцать злотых, столько же осталось, отмечает мой внутренний кастелян). Кроме меня, в очереди к ларьку стоят только двое помятых, не очень чистых мужчин. Они всё время на меня оборачиваются, тоже устроившись со своим ужином на одной из скамеечек неподалёку, но я не подаю виду, что замечаю. Опыт моей ранней юности подсказывает: взгляд может быть воспринят как повод для флирта или агрессии. А у таких персонажей, к тому же, первое редко отличается от второго.

К вздыхающему кургану я выхожу уже затемно и брожу до рассвета. Безо всякой пользы. Курган не вздыхал, Люция не объявилась, жрецов тоже не было видно. Продрогшая, я возвращаюсь в дормиторий и забираюсь в кровать.

— Кофе?

Я моргаю — солнечный свет спросонок режет глаза. Должно быть, уже часа три-четыре дня.

— Мар… чин? — имя застревает в горле, словно слишком большой кусок невыносимо сухого бисквита.

— Я помогу тебе сесть… если ты позволишь.

Для мертвеца мой родственник чувствует себя слишком хорошо при свете дня. Впрочем, он же свободно ходил по залитой солнцем галерее в нашу предпоследнюю встречу. Одет он, как всегда, в чёрное. В сочетании с некоторой старомодностью костюма это делает его похожим на неформала-готика.

— Как ты вошёл? Это женская спальня, тебе сюда нельзя!

— Я спросил разрешения у портье и твоей соседки. Они не были против.

Я с опаской гляжу на кровать, занятую девушкой из Клайпеды, почти уверенная в том, что увижу рассечённое саблей надвое тело. Но соседка моя снова читает, лопая при этом шоколадные конфеты из коробки, и выглядит целой, здоровой и даже цветущей.

— Так тебе помочь сесть? Я взял у портье для тебя чашку кофе, и она ещё не успела совсем уж остыть.

Почему я не попыталась хотя бы пожелать, засыпая, не быть обнаруженной? Надо же было так расслабиться! Но ведь Марчин, казалось, совсем потерял меня из виду. Я и подумать не могла, что он не оставил поисков после того, как упустил меня в лесу.

Не дождавшись ответа, Твардовский-Бялыляс мягко, но настойчиво усаживает меня, поправляет под спиной подушку. Смысла сопротивляться нет, я и не сопротивляюсь. Покорно принимаю из его рук чашку и терплю его пальцы на своих, когда он словно старается эту чашку зафиксировать в моих руках.

— Как ты меня нашёл? — спрашиваю я тихо.

— Просто искал твой труп. Осматривал по очереди могилы чародеев.

— Чтобы забрать мой череп?!

— Чтобы похоронить нормально. Так, как ты этого хотела бы.

— Значит, ночью ты был у кургана? Видел меня?

Как же это могло случиться? Вроде бы я внимательно смотрела по сторонам…

— Нет, я думал там быть ночью, но задержался. Я увидел, как ты уходишь оттуда утром.

— И проследил…

— Да.

Мне хочется ударить себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Я это заслужила. Как можно было так расслабиться? Что я буду делать теперь? Второй раз мне из замка уже не выбраться, я уверена. Марчин теперь будет настороже. И это не считая того, что он будет в лучшем случае меня домогаться, а в худшем… подумать противно.

Кофе действительно ещё не остыл, он тёплый, почти горячий. И очень гадкий на вкус. Впрочем, прошлым летом я и не такое пила. А сейчас бы ещё и поела чего-нибудь столь же отвратительного качества — лишь бы питательного.

— Что ты всё это время ела? — словно угадав мои мысли, спрашивает Марчин. — У тебя пальцы как спички стали. И лицо похудело. Ты бродяжничала? Ты… тебе пришлось побираться, или…

— А если «или», то что? — любопытствую я. — Я тебе теперь больше не подхожу?

Твардовский с лица спадает, хотя, казалось бы, ему дальше некуда, но отвечает твёрдо и спокойно:

— Ты мне всегда подходишь. В принципе. Если ты пришла в себя, я свожу тебя пообедать.

— А если я после этого беременна?

— А ты беременна?

— Я не знаю. Выйди, я оденусь.

Естественно, одевшись, я вылезаю в окно.

Наверное, так же естественно, что он кладёт мне руку на плечо, когда я уже выхожу задами на незнакомую мне улицу.

— Это глупо, Лиля. Не надо. Идём, тебе надо поесть, а мне — поговорить с тобой.

У Марчина есть деньги, самые обычные деньги. Да, я знаю, откуда. Но я всё равно согласна их проесть, потому что даже самый маленький намёк на голод — вроде вчерашней пустой картошки — вызывает у меня панику гораздо большую, чем присутствие Твардовского-Бялыляса. Марчин не знает города и предоставляет мне самой выбрать ресторан. Я отыскиваю с венгерской кухней — она очень похожа на цыганскую, большего я здесь не найду. Ресторан очень предсказуемо называется «Иштван Батори». И нашим, и вашим.

— А ты ничего не закажешь себе?

Марчин качает головой, и официант уходит выполнять мой заказ. Только тогда родственник открывает рот и сообщает:

— Мне есть пищу живых опаснее, чем тебе — пищу мёртвых. А ведь и тебе с неё приходилось несладко, если помнишь.

— Когда это я ела пищу мёртвых? — тупо спрашиваю я.

— У меня.

— У те… — до меня начинает доходить. — Только не говори, что это был жертвенный барашек!

— Но это был жертвенный барашек. В Литве ещё есть люди, которые приносят еду на кладбища или в дубовые рощи, отдают её духам предков. То есть — мертвецам.

— А Яд… вига? Она же не «волк», как она его ела? Или я чего-то не так понимаю?

— Ты всё правильно понимаешь. Но Ядвига не ела жертвенной пищи, только овощи с огорода или то, что привозил я специально для неё, еду живых. То, что на огороде… можно есть всем, но людям и «волкам» неполезно.

— Угу, голова так ехала, что я всерьёз думала — ты меня чем-то опаиваешь. А у Ядвиги что, не едет башка, такое лопать?

Марчин смотрит на меня болезненно, и я соображаю, что ляпнула бестактность. По счастью, официант приносит мой кофе, и это немного скрадывает неловкость.