Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг

– Заинька серенький, заинька беленький. Некуда зайчику выскочить, некуда бедному выпрыгнуть. Есть города турецкие, замочки немецкие. Ну-ка, зайка, боком-боком перед нашим хороводом. Ну-ка, зайка, повернись, кого любишь, поклонись. – Песенка из детской игры. В большой хоровод девчонками вставали (мальчишки отказывались в такое играть), «зайчиком» водящего называли (водящую, получается). Той нужно было попытаться проскочить через хоровод, пока песенка поется. Никому не удавалось. Поэтому назначали другую «зайку». Для этого прежняя кланялась кому-нибудь из хоровода. А потом ей пели: «Больше не балуйся! Лучше поцелуйся!»

И эту детскую песенку пела Ильинична. Совсем из ума выжила? Говорит, заболела, а сама по дому скачет, детские песни поет и с кем-то невидимым лобызается.

Может, действительно в домового уверовала? Может, думает, что с ним дружбу-игры развела? Ой, жалко Зою, жалко. Под старость-то лет кукушкой отъехать. Еще и одинокая. Как же она теперь со своим сумасшествием выживет? Говорят, что такие могут забыть поесть, так и помирают с голоду. Ужас-то какой!

– Больше не балуйся! Лучше поцелуйся! – пропела вновь скрипуче-противно Зоя.

И тут чей-то тоненький голосок ответил:

– Никотю.

Марья подпрыгнула от неожиданности и испуга, заметалась под закрытыми окнами, не зная, что и предпринять. За сердце схватилась и бегом к себе домой. Что это было? Что? Кто?

Глава 14

– НИ-КО-ТЮУ-у-у-у! – надрывался Купринька посреди комнаты. Баба Зоя склонилась над ним, словно коршун над добычей.

– А я сказала, надо! Ребенок ты или нет? Давай играй! Заинька серенький, заинька беленький. Ну, что стоишь, как пень? Пляши, Купринюшка, пляши! Веселое сердце лечит, а ежели унывать, то злой дух кости все посушит [14] .

14

Притчи Соломона (гл. 17, ст. 22) (иск.).

Вчера убрала она злосчастную цепь – уж больно сильно кровоточила шея мальчика, устала вытирать да футболки-рубашки выкидывать. Кровь, конечно, легко водою холодной выводится, да только нет времени на стирки бесконечные. Тут перевоспитательный процесс, знаете ли. Его нельзя прерывать. Теперь цепь висела под красным углом: напоминание о том, что Купринька терпел, как некогда сам Иисус. Вот только Иисус-то к тому моменту тридцать три года на свете пробыл, а Купринька всего ничего. Хоть никто толком и не знает, сколько точно, но определенно не тридцать три. С отменой цепи баба Зоя решила, что Купринька не очень-то похож на обычного ребенка, а все потому (это она вот тоже только сейчас решила), что тот не играется. Все же нормальные дети играются.

Надумала баба Зоя этот момент исправить. Да и настроеньица поднять в доме, а то как-то темно и грустно, что ли, стало. Это все закрытые ставни виной. Точно они! Перебрав в уме с десяток игр, остановилась на вот этой вот, про заиньку. Это ничего, что она хороводная, переделать несложно. Поначалу думала играть во что попроще, навроде пряток или жмурок, да то игры опасные. В прятках Купринька может затаиться так, что никогда больше его баба Зоя не найдет. В жмурках же, закрой глаза платком, а мальчишка тут же за дверь сиганет. Так что прятки и жмурки отмелись. С «заинькой» так придумала: Купринька должен кругами посередь комнаты ходить, время от времени пытаться бежать, то в одну, то в другую сторону прорываться, а там его сама баба Зоя будет со смехом перехватывать. На словах «больше не балуйся, лучше поцелуйся» Купринька должен подойти к бабе Зое, поклониться ей и обнять крепко. Вот, собственно, и вся игра. А чем плоха? Тут тебе и песня, и танец, и интрига какая-никакая: изловит баба Зоя Куприньку или нет (правильный ответ – изловит). На деле же все совсем не весело вышло. Купринька встал посреди комнаты, пригвоздился к полу, насупился, что баран, и ни в какую играть не хочет. Орет вот это свое: «Никотю!» Так бы и треснуть! Видали такого? Отказывается веселиться! Вот же паршивец мелкий. Принялась тогда баба Зоя сама кругами ходить, пританцовывать, припевать: «Заинька серенький, заинька беленький. Некуда зайчику выскочить, некуда бедному выпрыгнуть. Есть города турецкие, замочки немецкие. Ну-ка, зайка, боком-боком перед нашим хороводом. Ну-ка, зайка, повернись, кого любишь, поклонись». Вопреки ожиданиям танцы бабы Зои не развеселили Куприньку, не заставили его самого притопывать ножками да прихлопывать ручками, заливаясь смехом. Не-е-ет. Он поднял на бабу Зою полные ужаса и смятения глаза. «Что ты творишь?» – словно бы спрашивали они. Это не игра. Это не веселье. Это ритуальный танец безумной старухи. Это не комната, а языческий храм. Это не пол, а жертвенный алтарь, на который водружен сейчас несчастный Купринька. И поет баба Зоя не про заиньку, а поет она вот что: «Жертва моя, некуда тебе выскочить-выпрыгнуть, некуда деться от меня. Много всего есть в мире, но не для тебя. Давай-ка покажи мне себя, да со всех сторон. Полюбуюсь своей жертвой, прежде чем сожрать ее. Кланяйся мне, кланяйся, мне будет приятно думать, что ты любил меня, перед тем как умереть».

И в Купринькиных глазах становится баба Зоя выше, толще, страшнее. И вырастают у нее огромные клыки, и разверзается пасть, и открывается пасть, и вот-вот пропадет в ней Купринька. Тяжелые-тяжелые шаги в свинцовых сапогах, все ближе-ближе-ближе. ХВАТЬ – схватит. ХАМ – съест. Останутся от Куприньки лишь… ничего не останется.

Купринька съеживается. Вот бы так съежиться до песчинки, чтобы никто не увидел, никто не нашел. Клыкастое хватает Куприньку, сжимает крепко, сдавливает – еще крепче, душит-душит. «Боженька, пусть оно мне быстрее голову откусит. Больше не могу терпеть. Больно», – молится Купринька. В глазах темнеет, дыхания не хватает. Чудовище хохочет: «Больше не балуйся! Лучше поцелуйся».

И смазывает Куприньку чем-то липким. Маслом, наверное. А голос у Чудовища бабы-Зоин. И смеется Чудовище, как баба Зоя. «Боженька!» – мысленно кричит обессиленный мальчик. И тут Чудовище отпускает его. Баба Зоя разжимает объятия. «Ну вот! И ничего страшного! – Садится на кровать. – Весело же» Ничуть. Но разве ей об этом скажешь? «Потом еще поиграем!» – «Никотю», – думает Купринька, но вслух уже не говорит.

Ежедневные игры бабы Зои – тяжкое испытание. Уж лучше бы на цепи держала! Вторая неделя с запертыми ставнями. С черствым хлебом. С экономией спичек. Без сахара. В магазин баба Зоя перестала ходить. Вторая неделя перевоспитания. Играли во многое. В «Съедобное-несъедобное», например. Баба Зоя завязывала Куприньке глаза шарфом, наказывала открыть рот, а сама туда совала ему всякое. Купринька должен был угадать, съедобное это или несъедобное, и все, что съедобным назвал, непременно съесть. Само слово «съедобное» Куприньке было не произнести, потому позволялось говорить коротко – «ням» или «не ням». Угадал: помидор, сахар (пока тот не закончился), соль, муку, соду, сливочное масло, мясо (сырое), морковь, соленый огурец, неочищенные семечки, лук (очищенный), головку чеснока (не очищенную), сушеный горох, уксус (всего лишь на кончике чайной ложки). Принял за съедобное: огарок свечи, лист от герани, кусок мыла. Остальное несъедобное узнал. А там всякое было: маленький резиновый мячик, колпачок от ручки, мочало, отрезанные ногти (часть Купринькиных, часть баб-Зоиных), скомканная туалетная бумага, дужка от очков, вакса для сапог, клей ПВА, охотничья дробь (откуда и взялась?), обрезки от валенок, катышки из карманов настиранного баб-Зоиного халата, катушка ниток, мертвая муха, старая помада.

Все это Купринька с отвращением повыплюнул, каждый раз говоря: «Бе. Не ням». Баба Зоя умирала со смеху. Уж до чего комично делал это Купринька. А уж как мыло-то, мыло-то как ел! Сначала за съедобное принял, начал жевать, понял – что-то не то, попытался было выплюнуть, но баба Зоя не дала: «Ошибся, жуй теперь. Проиграл так проиграл». Купринька жевал крошечный (к счастью) обмылок, икал, слезы градом катились из его глаз. А баба Зоя ухахатывалась: «Проиграл так проиграл! Проиграл так проиграл!» В тот вечер от ужина Купринька отказался. И от завтрака на следующий день тоже. Наелся так наелся. Играли еще в «Вышибала». Но Купринька правил не понял, убегать не стал, поэтому баба Зоя (а водящей она всегда была) просто лупила по мальчику мячом, покуда не надоело, не наскучило. Игрушек у Куприньки не было. Не обзавелись как-то. Ну вот только мяч. И тот на дороге найденный. Может, и рыдал в тот день какой-то ребенок из-за утраты, да и бог с ним, нечего вещами разбрасываться. Будет впредь урок.

Вот и все, один только мяч у Куприньки и имелся. У самой баб Зои из детства ничего не осталось. А и было ли? Кажется, дядя строгал деревянных коников. Но все для других детей. Достался ли хоть один такой коник бабе Зое? Не упомнить.

Покупать игрушки тоже нельзя. Это ж странно: одинокая старушка, ни внуков, ни племянников, ни внучатых племянников, а покупает машинки, каталки, медведей плюшевых.

Кому? Заподозрили бы люди неладное сразу же. Можно бы легенду придумать, да вот какую? Что медведь нужен для интерьеру? Так каждый бы потом в дом ходил и пытался оценить, украсил ли хату медведь треклятый. Машинка нужна, чтоб землю для цветов перевозить? Смех, да и только.

Да и нужны ли ребенку игрушки? Не нужны ведь! Без них и фантазия лучше работает. Возьми, да и представь, что метла – это прекрасная принцесса, швабра – ее волшебный принц, а кочерга – злая мачеха. Любой кусок мыла одной силой мысли превратится в машинку. А коробка! Одна коробка чего только стоит! Это тебе и дом, и гараж, и печь, и доспехи, и телевизор, и батут (правда, на один раз), и сапоги-скороходы, и бункер, и танк. Ограничен ты лишь размерами коробки. Во как! Не нужны Куприньке игрушки! Ему фантазия нужна! Ему еще целый мир нужно научиться выдумывать.

После игр измотанный Купринька торопливо забирался к себе в шкаф и сидел там тихо-тихо, не шелохнувшись.

Баба Зоя думала: «Во как дите умаяла, спит крепким сном теперь. Надобно кажный день так. Глядишь, и сил на то, чтобы выйти из дома, у Куприньки не останется нисколечки». А Купринька не спал. Он действительно замирал в темноте своего шкафа, своей обители, своего защитного уголка, поджимал ноги к животу и сидел так, таращась в черноту. Боялся, что малейший шорох выдаст бабе Зое, что житель шкафа не спит, житель шкафа бодрствует, а значит, готов вновь играть. Он не любил играть. Он не хотел играть так. Это невесело. Это больно. Это страшно. Не шевелиться, не выдать себя. Не дать начаться всему этому снова. Отдохнуть. Ведь с утра вновь начнутся эти проклятые «игры». Будь они неладны! Как хорошо было раньше: сидишь себе в шкафу, никого не трогаешь, тебя никто не трогает. Выходишь поесть под вечер. Вытерпеть только мытье с больной мочалкой да молитву. А это не так и сложно. Всего несколько раз зажмуриться. А теперь же хочется закрыть глаза и не открывать никогда, чтобы не видеть этого, не чувствовать. И самое печальное, что баба Зоя перестала отлучаться из дому и по ночам словно бы чутче спит. Никаких теперь вылазок, никаких любований солнцем. Вечная тьма наступила в их царстве. И как ее прогнать, никто не знает. «Бог! Большой или маленький, кто-нибудь из вас, кто ближе ко мне, сделайте так, чтобы баба Зоя разлюбила играть. А еще сделайте так, чтобы она ушла куда-нибудь хоть ненадолго. Сделаете? А то я больше так не могу».