Любимец

Хенрик пошел к нему навстречу.

— Тебя никто не видел?

— Вроде не видел.

— Они считать не будут?

— Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?

— Ирка, отдай ему, — сказал Хенрик.

Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.

— Считать не надо, — сказала она.

И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться.

— Беги! — закричал Хенрик.

Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже — мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь… Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.

Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.

Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос:

— И как, нам нравится лежать?

Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль, подскочил и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся кровью, вырвался из ржавого плена.

Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком.

Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался на ступнях — вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом.

— Простите, — сказал я. — Я нечаянно.

— Врешь, — спокойно возразил Хенрик. — Подслушивал. А ну, к стенке!

— Больно, — пожаловался я.

— Не послушаешься — будет больнее.

Я отступил к стене.

— И что же ты услышал?

— Ничего!

Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые, буквально пронзали меня. Я боялся сознаться.

— А что видел? — спросил Хенрик.

— Я случайно здесь шел, — заныл я. Из собственного опыта я знал, что перед спонсором или сильным любимцем надо показать себя слабым, несчастным, совершенно безвредным. — Я случайно шел…

— Зачем? Здесь никто не ходит.

— Я шел… потому что я хотел убежать!

— Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать?

— Через забор.

— Почему?

— Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!

— Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа — ты сразу в нее носом…

— Я задумался!

— Врешь! — Хенрик замахнулся хлыстом.

Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст.

Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:

— Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!

И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.

А я, почувствовав, что отошел от него на достаточное расстояние, кинулся бежать.

Я раскаивался в том, что не сдержался и напал на Хенрика. Он мне теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало!

Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены. Было душно, и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые спали на нарах, другие сидели за длинным столом посреди подвала — разговаривали, играли в кости… На меня никто и не посмотрел.

Я прошел к нарам. Нижние — Иркины — были пусты. Ирка еще не вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не захотят меня спасти. И отдадут спонсорам. А спонсоры пустят меня на мыло…

Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние остатки дневного света покинули подвал, и лишь коптилка, стоявшая на столе, странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Чего ж, уже достаточно темно. Надо встать и пойти и сортир, оттуда выскочить во двор и бежать к кирпичному забору.

Опасно пропустить момент — я уже знал, что дверь нашего корпуса на ночь запирали.

Я поднялся и сделал первый шаг к двери…

Навстречу мне быстро шла маленькая фигурка — даже в темноте я узнал Ирку. Она тоже меня узнала.

Я отступил назад, к нарам. Как мне не хотелось бы, чтобы она была моим врагом!

— Тим? — спросила она шепотом.

— Здравствуй, — сказал я, будто еще не виделся с ней.

Ирка взяла меня за руку и потащила к нарам.

— Садись!

Я послушно сел. Мне хотелось как-то оправдаться перед ней, и я сказал:

— Я могу ему починить хлыст. Я умею. Меня госпожа Яйблочко учила плести из кожи.

— Какой еще хлыст?

— А он тебе не сказал?

— А ты дикий…

— Я испугался. Он строго со мной говорил.

— Ты куда шел? — прошептала Ирка.

— Я хотел убежать.

— Не надо, — сказала Ирка. — Тебя завтра увезут к Маркизе.

— Я думал, что вы теперь не захотите мне помогать.

— Я верю. А что ты видел?

— Я мужиков видел. С коробкой.

— А что в коробке?

— Я не знаю. Она закрытая была.

— Ты не бойся, любимчик, — сказала Ирка и хихикнула. — Тебя никто не обидит. Тебя завтра увезут, как и договаривались.

— А если они тебя не послушаются? Ты ведь кто?

— Я — никто, — сказала Ирка. — Но Хенрика они обязательно послушаются.

— Давай я ему кнут починю?

— Успеешь. А теперь давай будем спать.

Когда все заснули, Ирка забралась ко мне на нары.

Я уж ждал ее — мне без нее было холодно. Она прижалась ко мне, сначала дрожала, а потом согрелась. Я сказал:

— Не могу с ползунами. Один на меня как человек глядел.

— Нет, — сказала Ирка твердо. — Они не соображают. Ты, видно, убивать не любишь и не умеешь. Все убивать умеют, жизнь такая, что надо убивать, а ты не умеешь — тебя кто-нибудь пришьет, а ты и не заметишь.

Она теснее прижалась ко мне.

— Ты теплый, — сообщила она шепотом.

Вокруг на нарах спали или не спали люди. Запах в подвале был тяжелый — мылись-то мы кое-как, без мыла. Но было совсем темно, и можно вообразить, что ты один или в настоящем доме.