Любимец

— Ты как хочешь, я тебе не навязывалась, — сказала Ирка. — Я хотела, как лучше.

— Знаю, — сказал я. Я уже не сердился на нее — я сердился на свою судьбу. Вновь так остро я ощущал запах смерти, и все во мне сжималось от отвращения, что сегодня придется заниматься тем же, чем и вчера.

Совершив утренний туалет, мы вернулись в наш подвал, куда два раба вкатили бак с желтоватой водой, которую именовали чаем, и второй бак — с кашей. Каждому дали по миске и по ложке — потом их надо было вернуть.

Ирка облизала ложку, потом отвалила мне в миску каши из своей миски.

— Ты что? Зачем?

— Мне много, а ты не наешься!

Я, наверное, должен был отказаться, но был голоден.

Ирка смотрела на меня с интересом, глаза у нее зеленые, через щеку от века до подбородка — тонкий шрам.

— Ешь, — сказал я ей, — а то остынет.

— Я холодное люблю, — сказала она.

Каша была безвкусная, скользкая и недосоленная.

— А ты как сюда попала? — спросил я у Ирки, прихлебывая теплый чай.

— Как и ты, — сказала она, — со свалки.

— А на свалку?

— Я бродячая, — ответила Ирка. — Как наших сократили, я тогда девчонкой была, я по свалкам пошла.

— Кого сократили? — спросил я. — И как сократили?

— Учи тебя, учи, — сказала Ирка удивленно. — Я еще такого не видала! Простых вещей не понимает. Мы в поселке жили, в агросекторе. А по программе поселок шел под девственную местность — вот нас и разломали. Мужчин ликвидировали, а женщин — в резерв. Мы с сестрой в Москву убежали. Нам говорили, что в Москве жизнь клевая. А врали… Ты в Москве не был?

— Москва — это тоже свалка?

— Москва — это такая свалка, что никто ее конца не видел — охренеешь, какая свалка!

В дверях подвала появился Лысый, он прошел внутрь и стоял, похлопывая себя по ногам плетью, — я в жизни еще не видел такого злобного существа, как он.

Он молчал, а все, кто сидел за столом, замерли, даже есть перестали. Лысый ждал. Вошла мадамка. Веселая улыбка во всю широкую физиономию, тридцать золотых зубов!

— Ну и как, мои цыпляточки? — гаркнула она с порога.

— Спасибо… спасибо, — откликнулись работники.

— Плохо работаете, — заявила мадамка. — На мыло захотелось? Я вас быстренько туда спроважу. Нормы не выполняете — жабы голодные сидят!

Я поежился — даже в мыслях нельзя было именовать спонсоров жабами, хотя про себя все их так называли.

— Сегодня конвейер потянет быстрее. Так что держитесь, мазурики. Но если не подохнете, к обеду будет картошка, поняли?

Все стали благодарить эту наглую квадратную женщину. Мне она совсем не нравилась.

Машка-мадамка ушла в следующий подвал — она по утрам часто проходила по подвалам, смотрела, как живут ее рабы, даже разговаривала с ними, Ирка обернулась ко мне:

— Смотри, что я сейчас у одной тетки за полкуска выменяла!

Она показала мне обломок гребенки.

И тут же за столом принялась причесывать свои пышные рыжие волосы.

— Я тебе ползунов покажу. Их из яиц выводят, а откуда яйца — не знаю, наверное, инкубатор есть.

— Они противные, — сказал я. — Меня от их вида воротит.

— А я в простых местах выросла, — сказала Ирка, — там, где деревья, трава и лес. Большая гусеница — разве это плохо?

Меня всего передернуло от этих слов. Эти стрекозиные умершие глаза и короткая серая шерсть… Я понял, из чего сшита шубка госпожи Яйблочко, я понял также, из чего сделано платье Машки-мадамки… и я понял, что раньше был ничего не ведающим сосунком, и если бы не беда, так бы и остался сосунком до старости, подобно всем прочим домашним любимцам.

Но может это ошибка? Может быть, моих дорогих спонсоров кто-то оболгал? Их, убежденных вегетарианцев, их, выше всего ставящих жизнь на нашей планете, облили грязью подозрения… А кто тогда убил одноглазого? Одноглазого убили милиционеры, которые всего-навсего люди. А кто убивает гусениц-ползунов? Их убивают бродяги и подонки, такие, как мы. А когда из них делают печенье, мои спонсоры и не подозревают, что им приходится вкушать. Надо срочно сообщить об этом, раскрыть заговор, надо бежать к спонсорам…

— Ты что? — спросила Ирка. — Глаза выпучил, губа отвисла, слюни текут…

Я замахнулся на нее — она отпрыгнула, чуть не свалилась на пол и зло сказала:

— Поосторожнее. Я и ответить могу!

Тут загудела сирена, и мы пошли надевать грязные фартуки. Все послушно, лишь я один — с ненавистью и надеждой вырваться отсюда.

Второй рабочий день с самого начала был тяжелее вчерашнего. Машка-мадамка выполнила свою угрозу — транспортер катился быстрее, чем вчера, но, правда, разницу в скорости до какой-то степени съедали частые поломки и остановки транспортера. Выросло число недобитых гусениц — мужикам у занавески пришлось потрудиться до седьмого пота. Я помню, как один ползун оказался страшно живучим, он очнулся, когда Жирный уже хотел подхватить его, чтобы кинуть на тележку. Тут-то он подпрыгнул и решил убежать. Мужики чуть с хохоту не померли, пока Жирный его добивал — он за ним с дубиной, а гусеница под транспортер! Второй мужик тоже под транспортер!

Но добили в конце концов. Все-таки двое разумных на одну тварь, лишенную разума.

Через час или около того я начал выдыхаться, и, как назло, транспортер больше не ломался — руки онемели от тяжелой ноши… И тут вошли два спонсора.

Когда вошли спонсоры, я от усталости сразу и не сообразил, что это именно спонсоры. Я только удивился: откуда здесь взялись две огромные туши, которым приходится нагибаться, чтобы пройти в высокую и широкую подвальную дверь. Оба спонсора были в их цивильной одежде, но в колпачках с поднятыми гребнями — значит, они при исполнении обязанностей.

Вряд ли кто в подвале кроме меня понимал все эти условные знаки и обычаи спонсоров — мне же сам Бог велел это знать, а то спутаешь гостя с инспектором лояльности — выпорют обязательно. Я еще щенком, мне лет десять было, полез на колени к одному спонсору, который был при исполнении, — до сих пор помню, как он наподдал мне! А когда я заплакал, мне еще добавил сам господин Яйблочко…

Спонсоры были при исполнении. Машка-мадамка это понимала — шла на шаг сзади и готова была ответить на любой вопрос. Она была бледней обычного, руки чуть дрожали.

Они остановились в дверях. Впереди — два спонсора в позе внимания и презрения, на шаг сзади — Машка-мадамка, еще позади — Лысый и надсмотрщик Хенрик. Мужики с дубинками стали по стойке смирно, ели глазами высоких гостей. Какого черта они сюда приперлись — проверить, не жестоки ли мы к гусеницам?

Резиновая занавеска дернулась, и транспортер, придя в движение, вывез из-за нее груду дохлых гусениц.

Первый спонсор завопил на плохом русском языке:

— Он живой, он есть живой! Бей его!