Любить, чтобы ненавидеть
Шрифт:
Катя приехала чуть раньше оговоренного времени и успела заметить издалека, как он расплачивался с барыгой.
«Странно, — подумала она, — он ведь мог и в «Ленком» достать билеты точно таким же образом, а вместо этого попросил меня».
Робкая надежда, что его просьба о билетах послужила лишь поводом позвонить и увидеться с ней, согрела душу. Она не успела додумать и дофантазировать свои предположения — Андрей, улыбающийся, радостный, с каким-то мальчишеским выражением на лице, чего Катя до этого не замечала, легко шел ей навстречу пружинистым, размашистым шагом. Она еле сдержалась, чтобы
«Лебединое озеро» в постановке Григоровича, привезшего в Большой новую диву, длинноногую и самовлюбленную до такой степени, что это перехлестывало через рампу, Кате не понравилось. Она узнала в исполнительнице главной роли молоденькую балерину, интервью с которой года три назад случайно увидела по телевидению. Ее удивил тогда назидательный, менторский тон речи, многословие и демагогическая манера отвечать на простые, конкретные вопросы ведущей. Юная особа с таким напором рассуждала о духовности и порядочности, взывая к зрителям, что казалось, хотела сама себя убедить в собственной приверженности этим человеческим ценностям.
Катя не стала делиться своими впечатлениями от спектакля, а Андрей лишь заметил, что балерина лучше смотрелась бы в современном балете, нежели в классическом, впрочем, он сказал, что не очень разбирается в этом, и предложил пойти в ресторан.
— В какой? — растерявшись, спросила Катя, не ожидавшая такого продолжения вечера — она напряженно обдумывала, как ей поступить, когда они будут прощаться у ее подъезда.
— Насколько я помню, здесь осталось после сноса «Москвы» два равноудаленных от театра ресторана — «Метрополь» и «Националь».
— Еще «Савой», — напомнила Катя и осеклась — ну кто ее тянул за язык, еще подумает, что она завсегдатай кабаков.
— Вам нравится «Савой»?
— Я там никогда не была.
— Тогда пошли туда. Я тоже никогда там не был. Где-то читал, что его реставрировали.
После реставрации ресторан сверкал, сиял позолотой и немного даже подавлял своим шиком.
Они полюбовались фонтаном в центральном зале, описанном во многих дореволюционных и советских романах, зеркалами и прошествовали за метрдотелем к столику с табличкой «занято». Метр по-хозяйски убрал табличку и, подозвав официанта, удалился, пожелав гостям приятно провести вечер.
— Мама как-то сказала, что «Савой» — образец купеческой роскоши.
— Возможно. У нас в городе тоже был ресторан, судя по литературе, любимый волжскими миллионщиками. Но его перестроили и загубили.
— Это мы умеем. А где были вы? Почему не вмешались?
— Я тогда делал только первые шаги в бизнесе, свирепо экономил на всем, вкладывая в расширение, даже вызывал раздражение Аркадия Семеновича — как мне кажется, немного наигранное, так сказать, отмашка в сторону Дануси.
— Она вас не поддерживала?
— Она привыкла к иному уровню жизни.
— А вы?
— А я не привык. Родители мои — простые смертные. Мать библиотекарь, отец доцент кафедры истории в университете. Сами знаете, сколько в начале девяностых получали университетские преподаватели, даже профессора. А отец никак не мог преодолеть докторскую планку, не желал поступиться
своими взглядами.— Не вписывался в марксистскую концепцию мира?
— Если бы. Видите ли, он не мог согласиться с концепцией заведующего кафедрой, трактующего по-своему причины поражения декабристов.
— Только и всего?
— Не скажите — завкафедрой узрел в позиции отца подрыв его научного авторитета.
— Бог мой, вы словно рассказываете о мытарствах моей мамы. Она театровед и тоже не согласилась с концепцией шефа. А ее коллега согласилась. Теперь она доктор наук и, естественно, мамина врагиня. Хотя что это меняет в наше время? Мать публикуют в Европе, а врагиню приглашают регулярно на телевидение. Там их однокашница работает, и она отдает предпочтение доктору наук, хотя всегда и везде говорит, что наиболее авторитетный для нее театровед — именно Елагина.
— А ваша мама расстраивается?
— По секрету, да, но делает вид, что ей безразлично. Я им всем завидую.
— Почему?
— Их, в смысле театроведов, не так много, все знакомы и знают цену друг другу по гамбургскому счету, дружат, спорят, ссорятся, завидуют, переживают, словом, жизнь кипит. Кроме того, круг знакомых у них в силу профессии огромный: режиссеры, актеры, художники, драматурги, продюсеры. Люди эти в основном яркие, интересные, хотя, возможно, и несколько зацикленные на себе. Я иногда бываю в их компании — так, с краюшку на чужом пиру.
— Что же вы не пошли по стопам матери?
— Глупая была. Окончила спецшколу, языки давались легко, уже тогда подрабатывала переводами на всяких молодежных симпозиумах.
Появился официант, принес карточку вин. Андрей выбрал французское красное. Официант откупорил бутылку, плеснул на донышко в бокал Андрея, тот поводил бокалом у самого носа, намочил губы, кивнул, и официант, наполнив бокалы, бесшумно исчез.
Андрей поднял свой бокал, продекламировал:
— Как истый пьяница, бургундское вино всегда в Бургундском пью отеле.
— «Сирано де Бержерак» волшебного Ростана?
— Он самый. Одна из любовей детства.
— Я вам задам тот же самый вопрос, что и вы мне: почему вы стали бизнесменом?
— Ответ прост: Аркадий Семенович и Дануся. Он соглашался на наш брак только при условии, что я обеспечу ей жизнь на московском уровне, то есть на том, к какому она привыкла. Тогдашней журналистикой этого добиться было нереально. А мать Дануси, сестра Аркадия Семеновича, без брата и шагу не могла сделать, — он криво усмехнулся.
Появились закуски, и Катя сочла за лучшее не углубляться в тему, которая, как ей показалось, неприятна Андрею…
Прощались они у Катиного подъезда долго. Говорили и не могли наговориться. Катя с замиранием сердца ждала, что он обратится к ней с такой очевидной — в три часа ночи — просьбой угостить его чашечкой кофе или чая. Но просьбы не последовало, Андрей попросил разрешения позвонить ей, если снова появится возможность приехать в Москву. Она конечно же позволила. Наконец они распрощались, и Катя поднялась к себе в квартиру, то ли радуясь, то ли готовая заплакать от разочарования. Как он себе это представляет? По первому свистку — к ноге? Бежать и приносить, как палочку в зубах, билет на редкий спектакль?