Любопытное приключение

Отъ секретаря военнаго департамента пришла слдующая телеграмма:

„Пріостановить habeas corpus. Поставить городъ на военное положеніе. Произвести необходимые аресты. Дйствовать быстро и ршительно. Доносить департаментамъ“.

Теперь мы имли возможность приступить къ длу. Я приказалъ безъ шума арестовать хромого джентльмэна и привести его въ крпость. Я посадилъ его подъ стражу и запретилъ сообщаться съ нимъ. Онъ сначала возмущался, но скоро покорился.

Затмъ пришло извстіе, что видли, какъ Уиклоу передавалъ что-то одному изъ нашихъ новыхъ рекрутъ, и что какъ только онъ отвернулся отъ нихъ, они были схвачены и отведены подъ арестъ. На каждомъ былъ найденъ небольшой клочекъ бумаги съ слдующею надписью карандашамъ:

Орелъ Третій этажъ.

Помни ХХХХ.

Согласно инструкціямъ, я телеграфировалъ шифромъ въ департаментъ о сдланномъ прогресс и описалъ записку. Повидимому, мы теперь были въ достаточно сильномъ положеніи, чтобы рискнуть обличить Уиклоу. Я послать за нимъ. Послалъ также за письмомъ къ доктору и получилъ его обратно съ донесеніемъ, что ни одинъ способъ не удался, но что онъ попробуетъ еще одинъ, когда я возвращу ему письмо.

Вошелъ Уиклоу. У него былъ нсколько тревожный, безпокойный взглядъ, но самъ онъ держалъ себя свободно и спокойно, и если подозрвалъ что-нибудь, то этого нельзя было узнать по его виду. Я съ минуту продержалъ его въ молчаніи, потомъ сказалъ пріятнымъ тономъ:

— Дитя мое, зачмъ же ты такъ часто ходишь въ эту старую конюшню?

Онъ отвтилъ просто и безъ смущенія:

— Я, право, не знаю, сэръ, безъ всякой особенной причины. Просто я люблю быть одинъ и развлекаюсь тамъ.

— Ты тамъ развлекаешься, не такъ ли?

— Да, сэръ, — отвчалъ онъ такъ же невинно и просто, какъ прежде.

— И это все, что ты тамъ длаешь?

— Да, сэръ, — отвтилъ онъ, посмотрвъ на меня съ дтскимъ удивленіемъ въ своихъ большихъ, мягкихъ глазахъ.

— Ты увренъ въ этомъ?

— Да, сэръ, увренъ.

Помолчавъ немного, я сказалъ:

— Уиклоу, зачмъ ты такъ много пишешь?

— Я немного пишу, сэръ.

— Немного?

— Да. А если вы говорите о моемъ строченіи, то да, я строчу немножко ради развлеченія.

— Что ты длаешь съ своимъ строченіемъ?

— Ничего, сэръ, бросаю его.

— Никогда никому не посылаешь его?

— Нтъ, сэръ.

Я внезапно развернулъ передъ нимъ письмо къ „полковнику“. Онъ слегка вздрогнулъ, но сейчасъ же овладлъ собой. Легкая краска выступила у него на щекахъ.

— Какъ же случилось, что эту записку ты послалъ?

— Я не думалъ сдлать этимъ ничего дурного, сэръ.

— Не думалъ сдлать ничего дурного! Ты выдаешь вооруженіе и положеніе поста и не находишь въ этомъ ничего дурного?

Онъ опустилъ голову и молчалъ.

— Ну, говори же и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?

Теперь онъ началъ выказывать тревогу, но быстро овладлъ собой и возразилъ тономъ глубокой искренности:

— Я скажу вамъ правду, сэръ, всю правду. Письмо это никому не предназначалось. Я написалъ его для собственнаго удовольствія. Я вижу свою ошибку, сознаю всю свою глупость. Но это единственное мое прегршеніе, сэръ, клянусь честью.

— А! Я очень радъ. Такія письма писать опасно. Надюсь ты вполн увренъ, что это единственное написанное тобой письмо?

— Да, сэръ, совершенно увренъ.

Его смлость была изумительна. Онъ сказалъ эту ложь съ такимъ искреннимъ выраженіемъ лица, какъ ни одно существо въ мір. Я подождалъ, пока немного утихнетъ мой гнвъ, и сказалъ:

— Уиклоу, напряги теперь хорошенько свою память и посмотри, не можешь ли ты объяснить мн два-три недоразумнія, о которыхъ я желаю у тебя спросить?

— Я постараюсь, сэръ.

— Такъ начнемъ съ того, кто такое начальникъ?

Я поймалъ его испуганный взглядъ на насъ, но это было все. Черезъ минуту онъ опять сталъ ясенъ, какъ день, и отвтилъ:

— Я не знаю, сэръ.

— Ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ты увренъ, что не знаешь?

Онъ попробовалъ посмотрть мн въ глаза, но напряженіе было слишкомъ сильно. Подбородокъ его тихо склонился къ груди, и онъ молчалъ. Такъ онъ стоялъ, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожалніе, несмотря на свои низкіе поступки. Я прервалъ его молчаніе вопросомъ:

— Кто это: „Священный Союзъ?“

Онъ вздрогнулъ всмъ тломъ и сдлалъ руками невольный жестъ, казавшійся мн призывомъ отчаявшагося существа о состраданіи. Но онъ не издалъ ни звука, а продолжалъ стоять такъ, опустивъ голову внизъ. Мы сидли, смотрли на него и ждали отвта, наконецъ, увидли крупныя слезы, катившіяся по его щекамъ, но онъ продолжалъ молчать. Немного погодя я сказалъ: — Ты долженъ отвтить мн, мой мальчикъ, и долженъ сказать правду. Кто такое, Священный Союзъ?

Онъ молча рыдалъ. Я сказалъ нсколько жестче:

— Отвчай же на вопросъ!

Онъ сдержалъ рыданья, стараясь овладть голосомъ, затмъ, смотря на меня умоляющимъ взглядомъ, проговорилъ сквозь слезы:

— О, сжальтесь надо мною, сэръ! Я не могу отвтить, потому что не знаю.

— Какъ!

— Въ самомъ дл, сэръ, я говорю правду. Я никогда до этой минуты ничего не слышалъ о Священномъ Союз. Клянусь честью, сэръ, это такъ.

— Боже правый! Посмотри на свое второе письмо, разв ты не видишь словъ: Священный Союзъ. Что ты теперь скажешь?

Онъ посмотрлъ на меня взглядомъ глубоко обиженнаго человка и сказалъ съ чувствомъ:

— Это какая-то жестокая шутка, сэръ! И какъ они могутъ играть ее со мной! Я всегда старался поступать какъ слдуетъ и никому не длалъ зла. Кто-то поддлался подъ мою руку. Я не писалъ ни строчки изъ всего этого, я никогда въ жизни не видлъ этого письма.

— О, ты, неслыханный лжецъ! Посмотримъ, что ты скажешь на это, — я вытащилъ изъ кармана письмо съ симпатическими чернилами и поднесъ къ его глазамъ.

Онъ поблднлъ, поблднлъ, какъ мертвецъ. Онъ зашатался, хватился рукой объ стну, чтобы не упасть. Черезъ минуту онъ спросилъ, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ:

— Вы прочли его?

Наши лица отвтили правду, прежде чмъ языкъ мой усплъ вымолвить лживое „да“, и я увидлъ, какъ въ глазахъ этого мальчика снова появилось мужество. Я ждалъ, что онъ скажетъ что-нибудь, но онъ молчалъ. Наконецъ я спросилъ:

— Ну, что же ты скажешь относительно содержанія этого письма?

Онъ отвтилъ совершенно спокойно: