Любовь и Хоккей

Все во мне оцепенело.

Он крадется ко мне, возвышаясь над моим двенадцатилетним телом. На нем брюки цвета хаки, поло и кепка. Я смотрю на него с вызовом в глазах, он усмехается и начинает посмеиваться. Он не спеша оглядывает меня с ног до головы, прежде чем скрестить руки на груди.

— Что ж, похоже, у тебя есть два варианта, парень. - Его голос грубый, как будто он только что проснулся, он вызывает уважение и внимание. На мгновение это напоминает мне моего отца до инцидента.

Я закатываю глаза и поднимаю брови, ожидая его ответа.

— В любой день, приятель.

— Я либо тащу твою задницу к директору, и тебя отстраняют, либо ты можешь прийти на каток завтра в пять утра на предсезонную тренировку, - заявляет он.

Я издаю саркастический смешок:

— Мне двенадцать, старина, я все еще учусь в средней школе, - коротко отвечаю я. — Так что давай отправимся к директору и покончим с этим.

Я иду к нему, готовый встретиться лицом к лицу с директором средней школы. Стерва. Это та женщина, у которой, как вы знаете, тридцать кошек и которая, вероятно, убила своего мужа. Он кладет руку мне на плечо, останавливая мои движения.

— Ты хотел, чтобы тебя поймали, верно? Вот почему ты сделал это средь бела дня, во время школьных занятий? Будь там утром. Это может быть твоим спасением.

Не говоря больше ни слова, он похлопывает меня по спине, прежде чем направиться к школе. Оставив меня в шоке.

Этот мужик бредит. Я? Хоккеист? Я вешу как стопка двадцатидолларовых купюр, и это дает мне не так много веса. Я бы разбился там, на льду. Не говоря уже о том, что я ни разу в жизни не катался на коньках, и у меня куриные ноги. В аду нет такого пути. Нет. Я не сделаю этого.

Это то, что я говорил себе весь день, и продолжал говорить, когда шел в школу в пять утра, засунув руки в карманы джинсов. Я был любопытным ребенком, и какая-то часть меня думала, что, может быть, он был прав, может быть, это могло бы стать моим спасением.

Мое бегство от всего этого беспорядка дома. Все эти демоны, призраки, все это.

Когда он увидел, что я появился, он бросил мне пару старых коньков, подержанные щитки и перчатки. Сказал мне, что они мои до тех пор, пока я их хочу.

Ими пользовались, но они были моими. Прошло много времени с тех пор, как я чувствовал, что что-то принадлежит мне. Мой первый день был ужасным, учиться кататься на коньках было тяжело. Как только я освоил это, меня несло на льду. Я даже близко не был лучшим, но я хотел быть им.

Пребывание там зажгло этот огонь внутри меня. Я чего-то хотел. Впервые в жизни мне захотелось чего-то большего. Это было мое время сделать что-то для себя. Мне не нужно было беспокоиться о прошлом, о том, что мой отец потерял сознание на гребаном диване, или о том, смогу ли я поесть, когда вернусь домой. Теперь у меня кое-что было. Что-то, за что стоит бороться.

В последующие месяцы я приходил домой еле живой, окровавленный и весь в синяках. Я много менял позиции, тренер пытался найти мое место. Вратарь - отстой, это все равно что постоянно находиться перед расстрелом командой. Шайбы летят на тебя со скоростью девяносто миль в час? Нет, блядь, спасибо.

Мои руки были приличными, но недостаточно хороши, чтобы быть нападающим. У меня была отличная зрительно-моторная координация поэтому, когда я начал в защите, это было все равно, что войти в дом и знать, что он мой. Всю агрессию, боль и трудности, которые у меня были, я использовал там. Я был человеком за кулисами, создателем игры, помогающим моей команде добиться успеха.

В течение моего первого года игры я был постоянной боксерской грушей. Не только потому, что я только начинал, но и потому, что я все еще учился в средней школе, а у них не было команды. Так что я тренировался с университетской командой, ходил на игры, работал разносчиком воды до первого курса.

Моя первая игра была как первая доза героина, и я стал зависимым.

Я тренировался, становясь лучше с каждым днем, иногда дважды в день. Хоккей был моим способом отгородиться от всего. Единственное, что заставляло меня двигаться в моей жизни.

Ну, кроме Тренера.

Когда он понял, насколько я предан этому виду спорта, он начал забирать меня из дома, чтобы мне не приходилось каждое утро ходить пешком. Сначала я заупрямился и отказался. Я не хотел ничьей гребаной помощи. Полагаясь на людей, ты становишься слабым.

Но постепенно я ослабил бдительность. Как побитую собаку, он медленно вытащил меня из темноты. Мы начали завтракать, затем поужинали у него дома, а теперь? Тренер - это отец, которого я всегда хотел, а его жена Аннализа была ангелом.

Мой отец, Роберт, был алкоголиком. Виски было его пороком, и он был рабом этой бутылки. Дерьмово это говорить, но я почти хочу, чтобы он был жестоким. Тогда он, по крайней мере, посмотрел бы на меня, признал, что я был там, блядь, вместо того, чтобы оставаться таким пьяным, что даже не знал, что у него больше есть сын.

После того, как мы потеряли мою мать, Кэролайн, мой отец превратился в оболочку того, кем он был раньше. Отец, который брал меня на рыбалку, играл со мной в бейсбол, готовил со мной на гриле, учил меня шахматам, ушел. На его месте был опустошенный человек, который чувствовал, что потерял половину себя.

Мой папа часто говорил, что у моей мамы внутри была какая-то притягательная искра. Ты не мог не смотреть с благоговением на то, какой она была, и он должен был обладать ею. Она была причиной, по которой он верил в магию, в любовь, в счастье.

Я видел, как мой отец всегда придерживал для нее дверь, а когда она злилась, он никогда не забывал принести домой цветы. Она заставляла его танцевать, когда у него был тяжелый день на работе, и никогда не переставала заставлять его улыбаться, когда тяжесть мира становилась немного непосильной.

Но никто не совершенен. Я научился этому на собственном горьком опыте.

Я всегда знал, что моя мама больна, просто не так, как большинство людей. У нее в голове были "демоны". По словам папы, они не давали ей спать по ночам. Депрессия - это сука. Это то, что питает всю накопленную вами энергию и заменяет ее грустью. Она работает изнутри, так что к тому времени, когда вы обнаружите, что она есть, вероятно, будет уже слишком поздно. В ней нет милосердия и нет предубеждения.