Любовь и ненависть

самого Михалева и все его сообщения не принимал всерьез.

Просто он жил в постоянном страхе, в каком-то недобром

предчувствии, похожем на состояние разгуливающего на

свободе преступника, которому как будто даже ничего и не

грозит. Рассудком этого чувства не понять.

– У Наума все неожиданно, - безучастно отозвался

Марат, нахмурив брови и тем самым дав понять Михалеву, что

сообщение его было совсем некстати, но он прощал его, как

прощают слабости любимых людей. Лицо его было багровым

и потным. У крыльца встретил Савелий Адамович и сообщил

то же самое о звонке Гольцера. Марат с видом человека, для

которого все вопросы решены, ничего на это не сказал, только,

прищурясь, посмотрел в сторону беседки, где перед кувшином

с квасом сидели Гомер и Сахаров. Потом сказал негромко,

вытирая платком потное лицо: - Холодного вина. Я не надолго,

Сава.Сухое вино подали туда же, в беседку, и, осушив бокал,

Марат спросил Чухно, почему он не хотел видеть у себя Дэйви.

– Я не люблю наркоманов, - напрямую ответил Савелий

Адамович, и Марат увидел в его глазах особый блеск. Он не

знал, что его заморский гость наркоман.

В это время за воротами хлопнула дверь автомобиля, и

через минуту, распахнув калитку, появился Наум Гольцер. По

виду его легко было догадаться, что прибыл он с недобрыми

вестями. Марат впился в него ожидающим угрюмым взглядом.

Гольцер молча подал всем по очереди свою грубую ладонь,

сказал сдержанно, скупо, без жестов: - Дэйви арестован.

Тишина стала хрупкой, натянутой. Все застыли в

ожидании разъяснений.

– Когда?
– спросил Марат.

– Часа три назад.
– Наум посмотрел для убедительности

на часы, добавил: - В гостинице. Я шел к нему, а его в это

время уводили.

– А в чем дело?
– спросил Михалев. Гольцер не имел

желания отвечать этому взбалмошному несерьезному

человеку и только слегка пожал плечом. Марат сосредоточенно

посмотрел на Чухно. Тот подсказал:

– Пойди позвони. Тебе скажут: он твой официальный

гость. Обязаны сказать.

Марат ушел в дом к телефону и возвратился минут через

десять. Сказал, пристально глядя почему-то на Гольцера:

– У него изъяли наркотики и сионистскую литературу.

Гольцер понял этот взгляд: вчера Дэйви подарил ему

незначительную по весу, но очень сильную по действию

порцию наркотика. Одну дозу Наум обещал Соне: препарат

этот он запрятал у себя на даче, запрятал так, что ни одна

ищейка не найдет.

– Его будут судить?
– спросила Ева, имея в виду Дэйви.

– Не знаю, - вполголоса ответил Марат и, отвернувшись,

столкнулся с удивленным взглядом Чухно, уже резко и

раздраженно повторил: - Не знаю и не желаю знать!

– У тебя сегодня дурное настроение, - раздумчиво

проговорил лупоглазый Гомер Румянцев, глядя в пространство.

– Оно мешает тебе трезво воспринимать факты.

– Во всяком случае, о своем иностранном госте ты

должен побеспокоиться, - продолжил его мысль Чухно. -

Попроси Никифора...

– Хватит! - вдруг взорвался Марат и встал. - С меня

хватит! Надоело... Не делайте из меня авантюриста. Не

забывайтесь. Мне Дубавина хватило - вот так! - Он провел

ладонью по своей толстой шее. - Вы отлично знали, что

Дубавин сидел за шпионаж. А вы его подсунули в секретный

институт. Волка в овчарник.

– Позволь, кто это "вы"?
– Гомер вплотную подошел к

Марату и выпучил глаза. -- Какое я, или он, или они, - он

сделал театральный жест в сторону всех присутствующих, -

имели отношение к Дубавину? Ты что-то путаешь. Память тебе

начинает изменять.

– Нервы сдают, - холодно и брезгливо подсказал Чухно.

– Не рано ли? - продолжал Гомер. - О Дубавине, как

известно, тебя просил покойный Евгений Евгеньевич.

– А хотя бы и он, - энергично бросил Марат.
– И ему не

простительно было...

– Вот что, дорогой, - вкрадчиво, но твердо перебил Чухно,

– я хочу напомнить тебе священную заповедь: о покойниках

либо говорят хорошее, либо молчат. Тем более

непозволительно плохое говорить о Двине... Говорить

человеку, которого великий ученый сделал своим

душеприказчиком, в которого верил, которому завещал...
– Он

умолк, нарочито оборвал фразу.

– Что завещал?
– багровый, дрожащий, спросил Марат.

– Не задавай наивных вопросов, мы не дети, - с явной

интрижкой ответил Чухно и, криво ухмыльнувшись, отошел в

сторону.

Чухно говорил спокойно, без жестов. Его речь, как ушат

холодной воды, осадила Марата.

"Как я их всех ненавижу", - подумал Марат и молча

побрел к выходу, где стояла его машина. Он уехал один, без

Евы, забившись в угол вместе со своими тревожными

мыслями. Он понял, что "влип", что он - в руках Гомера и

Савелия, что они будут им повелевать и он будет

беспрекословно исполнять все их просьбы. Мелькнула

спасительная мысль: разоблачить их, вывести на чистую воду.

Но он тут же вразумлял себя: это невозможно - они

"чистенькие", "авторитетные", "именитые". Поселилась тревога

и что-то неистово бесшабашное, граничащее с

безрассудством. Он вспомнил кожаную папку Двина, и его

снова осенила спасительная мысль: никто не видел, никто не

докажет, что было в папке. Никто, кроме Сони. - Соня -

свидетель. Но она не должна... Это в интересах и Чухно и

Румянцева. Соня должна исчезнуть. Совсем. Так же незаметно

и бесшумно, как появилась.

Глава пятая