Любовь и ненависть

жаркого июльского утра. Ирина собиралась на работу.

Несмотря на бессонную ночь, Андрей выглядел бодрым и

совсем неусталым. Не часто случалось, чтоб он задерживался

на работе до утра. Ирина догадывалась - занят каким-то

важным делом. Она не знала, каким именно: Андрей не

посвящал ее в свои служебные дела, а она не страдала

излишним любопытством и только, обдав его теплом своего

доброго взгляда, спросила тем ласковым голосом, которым

спрашивала на Северном флоте, когда он возвращался из

плавания:

– Устал?

– Чуть-чуть, - ответил он, ткнувшись сухими губами в

мягкую копну ее волос.

– Будешь есть?

– Стакан молока, и заведи, пожалуйста, будильник на

половину десятого.

– Опять на службу?

– Опять, Иринка.

Он лег в теплую, еще не прибранную постель, на которой

недавно спала Ирина, и не сразу заснул - не сумел отделаться

от размышлений, за которыми пролетела эта короткая

июльская ночь. Хотя и не было прямых улик, изобличающих

Наума Гольцера в убийстве Сони Суровцевой, косвенные

данные все же вели к нему. Разъезжаясь утром из управления

милиции по домам на короткий отдых, все трое пришли к

общему мнению: нужно осмотреть квартиру и дачу Гольцера и

допросить его самого.

В одиннадцать часов полковник доложил свои

соображения комиссару Тихонову и не удивился, а скорее

обрадовался, когда Владимир Сергеевич сообщил, что в

заграничной визе Гольцеру отказано, поскольку стало

достоверно известно, что Гольцер едет за границу с

единственной целью - остаться там навсегда. Значит, он

чувствует за собой какую-то вину и хочет таким образом

избежать наказания. В тот же день был получен ордер на

обыск квартиры и дачи Наума Гольцера. Начальник уголовного

розыска сам позвонил Науму и очень любезно сообщил ему,

что работники МУРа сегодня проводят интересную операцию,

которая могла бы послужить основой для очерка о милиции,

так что милости просим, приезжайте. Гольцер был несколько

озадачен таким внезапным, хотя и не совсем неожиданным,

предложением.

– Когда это будет? - что-то соображая про себя,

поинтересовался Наум.

– Сейчас, дорогой мой, сейчас. - И, не дав ему

одуматься, добавил: - Подъезжайте к центральному подъезду и

поднимайтесь прямо ко мне. Отсюда мы с вами двинем к месту

операции. Через сколько вы можете быть?

Такая стремительность озадачила всегда настороженного

и расчетливого Наума.

– Минут через тридцать, - сказал он в некотором

замешательстве и услышал в ответ дружеское:

– Отлично! Жду вас.

По пути на Петровку Гольцер размышлял над внезапным

приглашением: конечно же, ничего в нем странного нет. Сам

напросился, оставил свой телефон, просил побыстрей дать

ему материал - и вот товарищи позвонили. Обещали

интересное остроконфликтное дело. "Зверское убийство", -

вспомнил он слова полковника, которого считал слишком

интеллигентным для его должности. До отъезда за границу он

не собирался писать никакого очерка, а там видно будет.

"Вообще неплохо бы сойтись покороче с этим полковником, -

думал Наум. (Он любил заводить знакомства с людьми,

услугами которых можно при необходимости воспользоваться.)

– А не пригласить ли его в гости? Да еще несколько

знаменитостей, вроде Степана Михалева, Евы, Эрика

Непомнящего?"

В центральной проходной постовой милиционер даже не

взглянул на его удостоверение, услыхав фамилию "Гольцер",

учтиво козырнул и сказал: "Пожалуйста". Постовой внутри

здания лишь любезно поинтересовался: "К кому идете?" - и

тоже козырнул. "Зеленая улица, - с тщеславием подумал Наум

и мысленно назвал полковника хорошим парнем.
– Им, должно

быть, лестно, что "Новости" печатают интервью с комиссаром

Тихоновым. Уважают у нас прессу, черт побери".

В кабинет начальника МУРа он вошел широко сияющий,

воодушевленный и важный, подал свою мясистую руку

полковнику, с учтивым безразличием кивнул Струнову и

Ясеневу, сидевшим в двух глубоких креслах за приставкой к

письменному столу. И сам сел за этот столик на полумягкий

стул лицом к полковнику, вытер платком загорелый лоб,

произнес, раздувая полные щеки:

– Душно, - и уставился на полковника выжидательно.

Полковник мягко кивнул. Затем посмотрел в какие-то бумаги,

лежащие перед ним на столе, и, не спуская с Гольцера цепкого,

сверлящего взгляда, спросил:

– Скажите, пожалуйста, Жак-Сидней не встречался с

некоей Соней Суровцевой?
– Гольцер смотрел на полковника

вороватыми глазами и сразу почувствовал, что на нем

скрестились, как лучи прожекторов, поймавших вражеский

самолет, три пристальных взгляда. Он почти физически

ощущал на себе эти вонзившиеся в него лучи и беспокойно

задвигал крепкими челюстями.

– Нет, не встречался, - ответил Гольцер, забегав по

сторонам мечущимися глазами.
– Впрочем, не знаю, может, и

встречался. Я вам уже говорил...

– А вы с ней знакомы? - с какой-то подчеркнутой

мягкостью, переходящей в приторную вежливость, перебил

полковник.

– Нет, - ответил Гольцер, поведя крупными круглыми

плечами, точно за спиной его был тяжелый рюкзак.

– Вы получали от Дины Шахмагоновой рецепт на

морфий?
– Это спросил Струнов.
– Вот этот рецепт?

– Я не понимаю, товарищ полковник, - Гольцер смущенно