Любовь и ненависть

– Не надо...
– через силу, с дрожью в голосе говорит Наум

и затем упавшим до шепота голосом повторяет: - Не надо... Я

все расскажу. . Я убил мать... Мою мать...

Это признание было неожиданным не только для

сотрудников уголовного розыска, но и для самого Гольцера. Но

никто из присутствующих в кабинете не выразил своего

изумления. Все сделали вид, что Гольцер сообщил уже хорошо

им известное.

– Шилом в сердце?
– полковник нацелился в Гольцера

прищуренным глазом.

– Да, - выдавил Наум.

– И Соню Суровцеву тоже шилом в сердце? - с

нарастающим напором спросил Струнов.

– Да, - мотнул отяжелевшей головой Наум.

– Рассказывайте все по порядку, - прозвучал строгий,

начальнический голос полковника.

– О матери?
– Гольцер поднял на полковника холодный

отсутствующий взгляд.

– Сначала о Суровцевой. Потом о матери, - сказал

полковник,

– Но ведь мать раньше. Я хочу по порядку, - со странным

упорством предложил Гольцер.

– Ничего, начнем в обратном порядке. Начнем с конца, -

с твердой настойчивостью приказал полковник.

– Да, это конец, - беззвучно прошептал Гольцер и, как

усталая, истощенная кляча, уронил бессильно голову. В его

мозгу отдалось, как эхо: конец, конец, конец... И тогда, должно

быть осознав подлинный смысл этого слова, он звонко

вскричал: - Нет! Нет-нет! Я не убивал, никого не убивал - ни

матери, ни отца! Это неправда!

И, закрыв лицо ладонями, заплакал...

Через два дня полковник доложил комиссару Тихонову

окончательные итоги расследования дела Наума Гольцера,

которому предъявлено обвинение в преднамеренном убийстве

двух человек, в чем сам убийца сознался и что подтверждено

неопровержимыми материалами. Комиссар высказал свое

удовлетворение работой Струнова и Ясенева.

– Молодцы ваши морячки, - сказал он с довольной

улыбкой.
– Не роняют чести Военно-Морского Флота.

– Я считаю, Владимир Сергеевич, Ясенев заслуживает

досрочного присвоения очередного звания - майора милиции, -

предложил полковник. - Умный, деловой офицер. На него

можно положиться.

– Готовь представление, - благословил комиссар и не то

с грустью, не то отвечая каким-то своим давнишним мыслям

добавил: - Умных, толковых работников надо ценить, на них

надо опираться.

Затем комиссар поднялся из-за стола, открыл

несгораемый шкаф и достал оттуда пачку иностранных газет с

переводами некоторых статей. Положил газеты на большой

стол, приставленный к письменному, развернул пухлые

страницы, указал на обведенные красным карандашом статьи

и сообщения и подмигнул усталыми хитроватыми глазами:

– Западная печать - о Науме Гольцере. Целый тарарам

подняли. Вот, смотри, заголовок: "Репрессии против

инакомыслящей интеллигенции". Сообщается об аресте по

политическим мотивам писателя Гольцера.

– А он разве писатель?
– сорвалось у полковника.

– Они могут назвать его кем угодно: писателем, гением,

академиком. Слушай, как начинается первая строка: "В СССР

арестован известный писатель-прогрессивист Наум Гольцер...

Передовая советская общественность обеспокоена...

Творческая интеллигенция протестует". Видал, какие

формулировочки! Врут и не краснеют. И вот другая газета:

"Возврат к сталинским временам". Тоже в связи с арестом

Гольцера. Или еще заголовочек: "Похолодание". О нем, о

Гольцере. Но самое сногсшибательное - статья Дэйви.

Озаглавлена одним словом: "Протестую!" Послушай, что

пишет этот аферист. Садиста-людоеда выдает за ангела, за

великомученика. Черт знает какой цинизм! "Я перевел на

английский его талантливую пьесу "Хочу быть порядочным".

Наум должен был приехать в нашу страну, чтобы встретиться

здесь с известным режиссером Ляндресом. Советские власти

ему отказали в визе. И после этого в Москве смеют говорить о

свободе, о развитии культурных связей... Наума Гольцера

упрятали за решетку, этого скромного, обаятельного человека,

типичного представителя новой советской интеллигенции..." Ты

обрати внимание: ни одним словом не обмолвился, за какие

все-таки грехи посадили Гольцера. Зато, по их мнению, он -

"типичный представитель".

– Владимир Сергеевич, - заговорил полковник, после того

как Тихонов убрал газеты в шкаф. - Это же неслыханный

бандитизм, цинизм, ложь. Надо протестовать.

– Протестовать? Против чего? Где вы видели буржуазную

прессу без лжи? Такой не бывает в природе.

– А что, если собрать пресс-конференцию иностранных и

советских журналистов у нас в управлении? Рассказать правду,

– предложил полковник, возмущенный и потрясенный тем, что

показал ему комиссар.

– Все равно эту правду не узнает западный читатель, -

охладил его пыл комиссар. - Печать-то там в руках того же

Дэйви и его хозяев. Нет, дорогой, все это не так просто. Насчет

пресс-конференции надо подумать, но я не очень верю в ее

коэффициент полезного действия. Между прочим, ты слышал

новость? Фенина ушли на пенсию.

– Наконец-то! - обрадованно воскликнул полковник. До

самого Никифора Митрофановича начальнику МУРа не было

дела, а вот зять с его постыдной развязностью и

авантюризмом доставлял немало хлопот. Потому он и

спросил, не скрывая своего восторга: - А зять?.. Зять тоже

уйдет из "Новостей"?

Комиссар почесал затылок и ничего не ответил...

Алексей Макарыч Шустов вышел из редакции журнала