Любовь и ненависть

сраму-то было!

Доверчивая откровенность и наивное добродушие, с

которым все это рассказывал Струнов, по-настоящему

веселили моряков. Я представил себе детские глаза Струнова,

его круглое лицо и почему-то подумал: а вот Богдан Козачина

не рассказал бы о себе такого, побоялся бы унизить себя в

глазах товарищей.

И как раз в это время Богдан бойко заговорил:

– Это что! Вот со мной случай был...

Я понимал, что Козачине хочется во что бы то ни стало

перещеголять Струнова, которого он недолюбливал. Юрий

Струнов - полный мешковатый парень - был отличником

учебы, классным специалистом - есть такое звание на флоте -

и комсомольским активистом. Бесхитростный, прямой и

откровенный, он не раз говорил Козачине такие слова, от

которых у того рот кривило. У них были сходные

специальности: Козачина - радиометрист, Струнов - акустик,

короче говоря - первый был глаза корабля, а второй - уши.

Юрий Струнов все делал от души, с неизменным огоньком.

Богдан Козачина ходил по кораблю с кислой миной. Служил он

по принципу - лишь бы день до вечера. Струнова матросы

любили. На Козачину смотрели с настороженным

любопытством, ожидая от него чего-то недозволенного и

необычного. Богдан был неглуп, понимал это и

оригинальничал. Рассказы его слушали не без интереса, шутки

и остроты сносили. Так было и теперь.

– Постреливал я за одной дивчиной из соседнего хутора

в трех километрах от нашего села, - продолжал Богдан

Козачина, делая многозначительные паузы. Голос у него

низкий, раскатистый. - На свидания ходил, как на подъем

флага - минута в минуту, при любой погоде. Однажды

неожиданно заненастило. Весь день лил дождь. Никакого

просвета. А у меня свидание с Лидочкой в восемь вечера.

Накинул я на себя плащишко и подался. Только не дорогой в

обход, а напрямик, через кладбище. Так раза в полтора короче.

Иду, а уже темнеть стало. Кладбища и покойников я не боюсь,

считаю, что это глупые предрассудки. Ну вот, значит, иду, И

совсем было позабыл, что как раз вчера в нашем селе старуха

одна умерла. Сегодня ее должны были хоронить, яму уже

приготовили, да дождь помешал, решили один день

переждать. Пока я дошел до кладбища, стало темно, как в

колодце. Ну ничего не видно. Только дождь барабанит по

листьям и по моему плащу. Я этак выставил вперед руки,

чтобы на дерево или на крест не напороться, ускорил шаг и

думаю себе: "Ну какой черт несет меня в такую погоду, когда

добрый хозяин и собаку со двора не выгоняет". Да уж поздно

возвращаться, полдороги прошел.

Кто-то сострил:

– Тут бы локатор пригодился.

Богдан походя ответил:

– А то как же. Я, может, потому и в радиометристы

пошел, чтобы в темноте видеть, наученный горьким опытом.

Матросы засмеялись. А он продолжал серьезно, без

обычной для него рисовки:

– Иду я, значит, вслепую. И вдруг провалился куда-то

вниз, наткнулся руками на что-то волосатое. Оно быстро

ускользнуло, толкнуло меня в бок. Притаился, не дышу и

чувствую себя ни живым ни мертвым. Сколько времени так

прошло, аллах его знает. Только надо было что-то

предпринимать. Первым делом я решил уяснить обстановку.

Нетрудно было догадаться, что я угодил в могилу,

приготовленную для усопшей накануне рабы божьей бабки

Агриппины. Все б это еще ничего. Самое неприятное было то,

что вместе со мной было неизвестное мне волосатое "нечто".

Человек я не слабонервный, но, знаете, такая обстановочка.

Бррр!.. На мое счастье, это "нечто" неожиданно во весь голос

заявило о себе: оно заблеяло. На сердце у меня сразу

повеселело: все-таки живое существо. Сначала я решил

воспользоваться услугами барана. Но барану моя затея не

поправилась. Он не хотел оставаться в одиночестве и потому

всякий раз, когда я пытался стать ему на спину, чтобы руками

дотянуться до края ямы, шарахался в сторону. Я падал в грязь.

Что делать? Но, как у нас говорят, и нищему иногда везет.

Повезло и мне. Возле кладбища дорога проходила в соседнее

село. Слышу, телега тарахтит. И не столько сама телега,

сколько пустые бидоны гремят: я догадался - это дядя Кузя

возвращается с молочного завода. Единственная моя

надежда. И я заорал во все горло, чтоб перекричать и грохот

бидонов и шум дождя: "Дядя Кузя! Эгей! Дядя Ку-зя-а!" Слышу

– остановился. Тут я как можно быстрей: "Дядя Кузя! Это я,

Богдан Козачина! Случайно в яму угодил! Помогите

выбраться!"

Слышу, ворчит он на лошадь, что ли, и еще не решается,

как ему поступить. А я ему снова во все горло: "Вожжи

захватите, а то здесь глубоко!" Пока он шел на мой голос, в

моей озорной голове созрел план отколоть штучку. Стал он на

краю ямы, все спрашивает, как меня угораздило, и чувствую,

что не совсем верит, что это именно я. Кузя был мужик не из

храбрых. А я ему говорю: "Бросайте мне оба конца, а сами

держите за середину". О баране молчу. Бросил он мне вожжи.

Я один конец барану за рога привязал, другой на руку намотал

на всякий случай и говорю: "Ну, тяните!" А сам ему барана

подаю. Тащил это он, тащил, уже совсем вытащил и тут

нащупал бараньи рога и шерсть. Как заорет не своим голосом,

да как бросится прочь к телеге. Слышу - только бидоны гремят.

А мне что, одно удовольствие: баран мой на свободе, назад

его теперь никакой силой не втащишь, второй конец вожжей у