Любовь и ненависть

был отмечен величественным зрелищем. В двенадцатом часу

зардел южный горизонт. Сначала розовые, нежные тона с

яркими переливами. Потом краски становились все гуще и

сочней, они разливались во все стороны: прямо на глазах

разгорался багровый костер, раздаваясь вширь и ввысь.

Казалось, где-то далеко на юге полпланеты горит, а пламя от

этого необычного пожара вот-вот вспыхнет и растопит глубокие

северные снега.

И вот показалось солнце, молодое, свежее, заискрились

холмы по ту сторону залива. Первое после долгой ночи солнце

ослепительно сверкало среди снежной белизны. Но это

продолжалось недолго: солнце показалось и скоро опять ушло.

Лишь подожженное им небо горело немногим дольше, до

первого дуновения северного ветра, пригнавшего от полюса

темно-синюю рыхлую тучу. Она быстро набухла, раздалась,

закрыла собой небо, запорошила белыми мотыльками, точно

хотела напомнить нам, что впереди еще морозный март,

снежный апрель и что живем мы в краю холодов и метелей.

Был воскресный день, матросы отдыхали. Одни на катке,

другие на лыжах, третьи в кино ушли, а я после встречи

солнца решил в одиночку побродить по окрестностям Завирухи

на лыжах. Хотелось хотя бы на часок отрешиться от нелегких

забот нашей повседневной службы и остаться наедине со

своими мыслями и чувствами. Встреча с Василием Шустовым,

короткий разговор с ним разбудили в душе и памяти приятные

воспоминания о быстро промчавшейся юности, о годах,

проведенных в Ленинграде, о прожитом и пережитом, которое

теперь, на расстоянии, казалось ярче, отчетливей и проще.

Глава вторая

Мы толпимся у массивной двери, на которой несколько

повыше сверкающей медной ручки висит дощечка с надписью:

"Приемная комиссия". Там, за дверью, решается наша судьба,

и каждый из нас, кандидатов в Высшее военно-морское

училище, с волнением ожидает, когда и до него дойдет очередь

предстать перед комиссией. Каждый пытается сейчас

мысленно проникнуть в просторный кабинет, где за длинным

столом сидят бывалые моряки, капитаны всех рангов во главе

с адмиралом, и представить, что и как там происходит. Мы

разговариваем вполголоса, прислушиваемся. Но за дверью

ничего но слышно. Всей стаей жадно набрасываемся на

выходящих из кабинета:

– Ну как?

Отвечают по-разному. Одни безнадежно машут рукой и

отводят в сторону взгляд, другие неопределенно пожимают

плечами, третьи сдержанно улыбаются, должно быть

уверенные в удаче.

Но точно никто ничего не знает: списки зачисленных в

училище будут вывешены завтра...

Нас вызывают по алфавиту. Я знаю: моя очередь

последняя. В школе ребята завидовали мне: я был последним

в классном журнале, и меня действительно учителя

спрашивали реже других. Сейчас же мне досадно, что

тягостное ожидание продлится еще долго.

Нас становится все меньше. Вот вышел долговязый

белобрысый юноша. В списке он был предпоследним. Лицо у

него бледное. Он хочет улыбнуться, но улыбка не получается.

И вдруг как выстрел:

– Ясенев!

Это меня. Как неожиданно прозвучало это слово! Я

торопливо, словно боясь опоздать, открываю дверь. Навстречу

мне движутся два огромных окна, раскрытых настежь, и

длинный зеленый стол, за которым сидят те, кому дано решить

мою судьбу. Год назад я уже был в этом кабинете. Тогда меня

не приняли. Некоторых членов комиссии я узнаю. Хорошо,

если бы они меня не узнали. Председатель комиссии,

бритоголовый, с мягким добродушным лицом адмирал Пряхин

– я запомнил его фамилию, - смотрит на меня совсем дружески

и, мельком заглядывая в бумаги, повторяет мое имя:

– Ясенев Андрей Платонович? Помню, помню,

встречались однажды.

Он загадочно улыбается. Я вижу, как у глаз его сходятся

мелкие морщинки и затем, словно по чьей-то команде, вмиг

разбегаются во все стороны.

Я краснею, как мальчишка, пойманный в чужом огороде.

Офицеры о чем-то негромко переговариваются, - должно быть,

о том, что я уже однажды пытался поступить в их училище и

они мне любезно отказали.

– Ну, так чем же вы занимались этот год?
– спрашивает

адмирал ровным, мягким голосом, в котором вопреки моему

ожиданию слышатся дружелюбные, располагающие

интонации. А в глазах все те же веселые огоньки и

доброжелательность.

Я стараюсь быть по-военному кратким: работал

каменщиком на стройке.

– Почему вас не приняли в прошлом году? - сумрачно

интересуется капитан первого ранга, тучный и мрачноватый на

вид человек, и мне кажется, что в его вопросе припрятано

нечто каверзное для меня.

Ну что ж, пусть. Я отвечаю честно, прямо, по-

комсомольски:

– На вступительных экзаменах получил одну четверку, из-

за нее не прошел по конкурсу.

– Значит, все пятерки и одна четверка!
– не спрашивает,

даже не уточняет, а как бы напоминает членам комиссии

адмирал.

– А по какому предмету была четверка?..

Худенький низкорослый полковник, задавший вопрос,

смотрит на меня, нацелившись маленькими быстрыми

глазками.

– По литературе.

Адмирал смотрит в бумаги, лежащие перед ним, и не без

одобрения объявляет:

– На этот раз у него все пятерки. И даже по литературе.

– Тогда скажите, - быстро обращается ко мне полковник, -

какой русский писатель, в каком году и на каком корабле

совершил кругосветное путешествие и написал об этом книгу?