Любовь и смерть Катерины

Пот ручьями лился с горожан. Бары и рестораны дымились от жары, даже самые рьяные любители танго не танцевали, а лишь сидели на полу, обмахиваясь веерами и газетами. Дым сигар висел над городом всю ночь и всю последующую ночь. В порту ожесточились драки среди матросов. Первый помощник теплохода «Медуза» ушел в самоволку на берег и не вернулся утром.

А в подвалах Дворца правосудия кипела обычная работа: допросы, пинки, зуботычины, пощечины, розги, дыбы. Выбитые зубы падали на пол, большие пальцы скрученных за спиной рук сводило судорогой.

— Спроси его еще раз, — говорил команданте Камилло, зевая. — Не отставай, пока не скажет. Они всегда говорят. Всегда.

* * *

Есть люди, родившиеся и выросшие в фавелах [8] , что всю свою жизнь проживают в сплошной нищете, голоде и страданиях. К счастью, их несчастливая жизнь обычно не затягивается надолго, и они сравнительно быстро переходят в мир иной. В фавелах бывает мало еды. Болезней масса, а врачей нет. Даже те скудные куски, что люди добывают тяжелым трудом, немедленно привлекают внимание местных волков. Люди должны повиноваться — неважно, пришли указания от гангстеров или полицейских, впрочем, жители фавел не видят большой разницы между теми и другими. Поскольку работы в фавелах нет, днем остается спать или пить, если есть что пить, конечно, а ночью — слушать собачий лай и глухие хлопки выстрелов или, что еще страшнее, ждать, когда глухие хлопки выстрелов раздадутся прямо над ухом.

8

Районы трущоб, расположенные обычно на незаселенных склонах гор.

Летом жара стоит страшная, тонкие жестяные стены крошечных лачуг раскаляются так, что об них можно обжечься. Грязные сточные канавы, пробегающие мимо дверей, густеют, а потом и вовсе застывают кислотно-гнилостными озерцами, над которыми собираются рои мух. Вонь поднимается вверх, как сжатый кулак, готовая сразить непривычного человека наповал, а мухи с сердитым гулом взлетают в воздух, стоит мимо пробежать стайке рахитичных детишек.

А зимой дождь барабанит в крыши и протекает внутрь, несмотря на усилия заботливых мамаш, что все лето собирали пластиковые бутылки, разрезали вдоль и налепляли на крыши наподобие черепицы. Капли выбивают чечетку на длинных листах полиэтилена, звонко капают в подставленные плошки. Вода переливается через край, впитывается в земляные полы хибар, образуя грязные, стоячие лужи. Канавы переполняются водой и несутся вниз бурными потоками, пока в каком-нибудь узком месте не скопится гора жестяных банок, использованных подгузников, сухих листьев и обглоданных костей и не устроит там запруду. Тогда канавы выходят из берегов и устремляются с гор другими путями, иногда прихватывая на пути за компанию пару самых шатких домиков.

Но посреди грязи, вони, болезней и нищеты эти люди умудряются находить моменты радости и даже счастья.

Бывает, приходит весна, и вдруг на обочине тропинки распускаются первые скромные, нежные, непонятно откуда взявшиеся цветы, на короткое время облагораживая убогий пейзаж.

Бывает (редко, но бывает!), мальчишка найдет старый футбольный мяч и добежит до сухого и относительно ровного участка земли и начнет подбрасывать его над землей носком ноги, зависая в воздухе, подобно легкому комарику, а потом пошлет одним точным броском между двух вбитых палок.

А еще бывает, что вчерашняя мокроносая, тощая девчонка вдруг на одно короткое лето расцветет махровым шиповником, втиснет новые грудки в канареечно-желтую майку и пройдет, по-женски качая бедрами, по грязному настилу центральной улицы: нос задран к небу, сиськи задраны к небу, маечка обнажает пупок. И все без исключения мужчины, слоняющиеся по улице или стоящие у порогов своих домов, с восхищением оглядят ее с головы до ног, сложат горстью пальцы правой руки, поцелуют их и пробормочут: «Эй-е-е-ех…»

Бывает, кто-то выигрывает в лотерее счастливый билет, бывает, что слабая, но любимая футбольная команда вырывается вперед и побеждает на чемпионате. Бывает, что Святая Инесса вдруг взглянет с небес на землю и услышит молитвы скорбящих и поможет им, и даже иногда бывает, что брошенный на чужие провода электрический кабель в течение нескольких лет дает людям свет.

Но главное чудо состоит в том, что люди фавел выжимают капли счастья из любого события, помнят о них годами, слагают легенды. Гол, забитый тощим пацаненком, на много месяцев станет любимой темой их разговоров. Годы спустя, когда юная красавица превратится в толстую сутулую старуху тридцати с лишним лет, обвешанную детьми, соседи, вздыхая, будут вспоминать девочку в солнечной футболке. Люди фавел — мастера коллекционировать счастье. Несмотря ни на что, они ЖДУТ его.

А вот сеньор Вальдес не ожидал счастья, когда стоял в своей ванной комнате перед длинным, в человеческий рост, запотевшим зеркалом. У сеньора Вальдеса были гораздо более скромные жизненные устремления. Он всегда настаивал на том, чтобы зеркала в ванной были очищены от потеков мыла, чтобы краны блестели, белые полотенца приятно пахли, чтобы его английская зубная щетка всегда стояла на своем месте, так же как и шампуни, бритва и одеколон. Он привык к такому порядку вещей, но он вовсе не думал, что этот привычный порядок сделает его счастливым. Даже в такой день, как сегодня, стоя под сильной струей воды именно той температуры, к какой он привык, да еще не один, а в компании прекрасной девушки с умопомрачительной грудью, слившись с ней в последнем безумном всплеске страсти после непрекращающегося двухдневного безумства, он не ожидал, что это сделает его счастливым. И все же он был счастлив.

Так стоял он, прижимая Катерину, вдыхая запах ее волос, вжимаясь носом в то особенное, отчетливо-карамельное место у нее на шее, иногда покусывая за мочку уха, чтобы заставить ее хихикать и вырываться. Он наслаждался новым выражением ее лица, лукавой полуулыбкой, с которой она смотрела в зеркало, то встречаясь с ним взглядом, то отводя глаза подобно мастеру кабесео. И он чувствовал себя абсолютно счастливым. Это открытие потрясло его.

Конечно, сеньор Вальдес и раньше занимался сексом, стоя под душем, с разными женщинами и девушками, но с Катериной это было словно впервые.

Он только на секунду задумался, в первый ли раз она занимается этим в душе, но сразу одернул себя: это было неважно, как то, что происходило у него с девушками дома мадам Оттавио, хотя совершенно не так, как с теми девушками.

Просто это не имело значения. Катерина сделала так, что это не имело значения.

Она вывернулась из его объятий, немного отстранилась, хитро прищурившись, ожидая, что он продолжит игру. Сеньор Вальдес не пошевелился, и тогда она со счастливым смешком прижалась к его мокрому животу, поднялась на цыпочки, обняла за шею и поцеловала, уже не глядя в зеркало, не заботясь о том, как выглядит, просто наслаждаясь прикосновением тела к телу.

— А ну-ка перестань, — строго сказал он. — Я тебе не какой-нибудь молоденький жеребец.

— О нет, мой Чиано. О нет, о нет! — Она провела рукой по его груди, и сеньор Вальдес почувствовал, как его тело немедленно встрепенулось ей в ответ.

Катерина с чувством поцеловала его в рот.

— Ты прекрасен. Ты знаешь об этом? В тебе все прекрасно. Даже это, — еще один поцелуй. — И это!

— Даже что?

— Даже этот шрам на губе.

— У меня что-то прилипло к губе? — Сеньор Вальдес подошел к зеркалу и потер лицо пальцем. будто искал на лице несмытую зубную пасту или кляксу застывшей мыльной пены.

Катерина просунула голову ему под мышку.

— Нет же, глупенький. Вот здесь. — Она опять поцеловала его в верхнюю губу, слегка прикусив для наглядности. — Ну вот, смотри! — ноготком она провела коротенькую подковообразную линию у него под носом. — Даже твой шрамик прекрасен. Откуда он?

Сеньор Вальдес изучал себя в зеркале.

— У меня нет никакого шрама, — сказал он.

— Есть вот тут, совсем крошечный.

— Нет.

— Чиано, не глупи. Его почти не видно. Не думай, что он портит твою идеальную физиономию.