Любовь и смерть Катерины
Шрифт:
— Но у меня нет шрама.
— Чиано!
— Да о чем ты? У меня в жизни не было никаких шрамов.
— Ладно, нет — так нет. — Теперь она говорила холодно.
— У меня нет шрама!
— Слушай, все знают, что у Л. Э. Вальдеса шрам на губе.
— Нет шрама!
— Да он же на всех твоих фотографиях. На всех экземплярах книг — а их миллионы, — разбросанных по всем частям света!
— Зачем ты так говоришь? Это же неправда.
— Ну ладно, думай как знаешь.
— Нет у меня никакого шрама. И не было. Я бы знал об этом. Разве нет? Я мог бы придумать про него историю.
— Прекрасно!
— Ноу меня нет шрама.
— Чиано, я иду одеваться.
Он не слышал ее. Пока Катерина искала свое белье, сначала на стуле, потом под кроватью, потом среди вороха скомканных простыней, сеньор Вальдес стоял перед зеркалом как в трансе, уставившись на свое лицо. Она натягивала джинсы, а он тер пальцами верхнюю губу. Она сидела на кровати, натягивая тенниски, заправляя в ушки грязные шнурки, а он снова и снова протирал затуманенную дыханием поверхность зеркала и вглядывался в свое изображение.
Она сказала:
— Ну все, я пошла.
Он ничего не ответил.
— Я сказала, что ухожу, — Катерина помедлила у двери. — Ты мне позвонишь?
— Да, — сказал он рассеянно. — Да, конечно.
— Правда, позвонишь? Обещаешь?
— Конечно. Обещаю.
Она продолжала стоять в прихожей — одна.
— Может быть, увидимся в университете?
Дверь захлопнулась, и сеньор Вальдес от неожиданности подпрыгнул. Голый, он прошел по пустой квартире и взял с полки «Убийства на мосту Сан-Мигель». Открыв заднюю страницу, пристально вгляделся в свой портрет. Шрама не было.
Ну да, это был точно он, скорее его молодой двойник. Но и у него не наблюдалось никаких шрамов. Сеньор Вальдес вернулся в ванную.
Он подошел к зеркалу вплотную, встал так, что его лицо почти касалось влажной поверхности стекла. Не было у него шрама. Он вернулся в кабинет, снял с полки все до единой книги, надел очки, которыми много лет не пользовался, и начал рассматривать свои портреты. Конечно, они отличались друг от друга, поскольку были сделаны в разные годы и в разных местах. Но их объединяло одно — отсутствие шрама.
Оставив на полу гору книг, сеньор Вальдес задумчиво пошел к телефону.
Ему пришлось ждать очень долго, пока на другом конце провода не сняли трубку, и тогда он спросил:
— Мама, у меня на губе есть шрам?
— У тебя редкий дар коллекционировать моменты счастья.
— Ты права, — сказала Катерина. — Но я знаю ваши уловки. Ты сейчас наговоришь кучу общих слов, да так, что не придерешься, и оставишь с носом. А я-то надеялась, что ты откроешь мне будущее. По-настоящему!
— Шшш, помолчи, — сказала Эрика. — Циники и Фомы Неверные негативной энергией блокируют каналы информации.
Катерина опустилась грудью на стол и вгляделась в свою протянутую руку, повернутую кверху ладонью.
— Видишь ли, это делает твои предсказания еще более сомнительными. Как-то не совпадает с научными методами исследований. Два плюс два всегда равняется четырем, даже если ты занимаешься сложением перед целой толпой неверных, так сказать,
Фом. Ладно, расскажи о чем-нибудь другом.Она взглянула на свою узкую ладошку, испещренную тонкими линиями, бугорками и складочками, и вспомнила ком земли, что несколько недель лежал на подоконнике у открытого окна, пока не застыл в камень и не рассыпался в прах, превратившись в миллион крошечных пылинок. Вот и все, что осталось от человеческой жизни — земля к земле, пыль к пыли, улетела, подхваченная порывом утреннего ветра, и первый же дождь снова вогнал ее в поле. И ничего больше нет, даже следа отцовских пальцев.
— Так, посмотрим… Ага. В твоей жизни появился новый мужчина.
— Об этом мы с тобой толкуем уже два часа!
Эрика взяла ее руку кончиками пальцев, раскрыла ладонь, расправила на столе словно готовый к вскрытию труп в анатомическом театре. Какая все-таки у нее белая кожа, какая мягкая! Папины руки были темные, загорелые до черноты, покрытые рубцами, и ссадинами, и мозолями, твердыми, словно камень. Но как нежно он всегда обнимал ее!
— Что ж, я могу сказать, что ты уже дала ему больше, чем он заслуживает.
Свободной рукой Катерина взяла стоящий на столе бокал красного вина и сделала задумчивый глоток.
— Неужели ты видишь это?
— Да, вижу, у тебя все на руке написано.
— Посмотри другую.
— Нет, при гадании используют только левую руку. Всегда левую.
— Значит, ты правда прочитала это по линиям?
— Да, и линии не лгут.
Катерина осушила бокал.
— Ты же не ждешь от меня комментариев по этому поводу?
— Конечно, жду! Если ты мне ничего не расскажешь, как я могу знать, что ты затеваешь?
— Что я затеваю, касается только меня.
— Что ты говоришь? Я же твоя подруга! Сама подумай: ты исчезаешь в замке Синей Бороды, но что самое удивительное — возвращаешься оттуда живой! Ты просто обязана мне все рассказать, иначе я умру от любопытства.
— О таких вещах не говорят. Это личное. — Катерина улыбалась. Она не обиделась и не хотела обидеть подругу, но голос ее был тверд.
— Личное? Ты что? Я же тебе всегда все рассказываю!
— Бог с тобой, Эрика! Будто тебе есть о чем рассказывать.
— Ну да, я знаю, что живу, как монашка, не в этом дело. Если ты мне не расскажешь…
— Что тогда?
— Если не расскажешь, мне придется… самой все придумать!
— Так в чем же дело? Придумай.
— Не волнуйся, придумаю. С такими пикантными подробностями, что тебе и не снилось!
— Сомневаюсь.
Эрика изобразила на лице смятение и закрыла ладонью рот, как бы подавляя крик ужаса.
— Боже, послушать тебя… Даже слов нет! — Она подождала, но, когда поняла, что Катерина не собирается продолжать, обиженно надула губы. — Так ты что, действительно мне ничего не расскажешь? Подруга называется!
Катерина засмеялась и налила себе еще вина.
А в это время, бесшумно пролетая мимо выкрашенных белой краской заборов, сеньор Вальдес катил в своей роскошной зеленой машине в сторону Загородного клуба любителей игры в поло. И если бы он слышал слова Катерины, то, безусловно, высоко оценил ее умение хранить секреты.