Любовь к ближнему в гомеопатических дозах

— А давай его Маше подарим?

— Какой-такой Маше?

— Да нашей, из отдела рекламы. У неё кот умер, она всё утро плакала. Ей обязательно нужен котёнок!

Он высвободил руку, шагнул навстречу котёнку. Подхватил. Тот испуганно растопырил лапки, но почувствовав тепло, тут же успокоился, прижался к груди.

— Мы же в кафе идём! Ты что, его с собой тащить собираешься?

— Он маленький, не помешает. Или давай в «Шоколадницу» в другой раз сходим. А сегодня...

— Что?! Значит, из-за какой-то там Машки мы уже никуда не идём?! Я вообще не поняла, чего это ты о ней вспомнил? Я думала, ты на свидание со мной пришёл! Выбрось эту гадость немедленно!

Котёнок словно понял, что от него хотят избавиться, уцепился коготками в рубашку. Олег погладил его, успокаивая:

— Какой же он «гадость»? Ты сама сказала, что он миленький...

— Миленький?! Может для тебя и эта... эта... — девушка никак не могла подобрать достойный эпитет для копирайторши и от того злилась сильнее: — эта выскочка «миленькая»?! Тогда её на свидания и приглашай! И розы свои вонючие ей дари! На!

Она ткнула букет Олегу чуть не в лицо. Инстинктивно стараясь защитить малыша, он отпрянул, прикрылся плечом. Наташа швырнула цветы ему под ноги, да так неудачно, что сама укололась об шип, засипела от боли, развернулась, поспешила прочь. Она бежала бы, если бы не шпильки!

— Наташа, подожди! — закричал вдогонку Олег. — Нельзя его здесь оставлять, он пропадёт! Его собаки бродячие загрызут!

— А мне плевать! Целуйся с ним, если хочешь! И со своей Машкой!

Свернула на первую попавшуюся дорожку, исчезла. Наверное, нужно догнать её, остановить? И что дальше? Все аргументы Олег выложил. И они оказались недейственными. Слова часто бессильны, когда человек не желает разделить твои чувства. Не принимать чужое несчастье близко к сердцу — отличное правило. Чужое, оно и есть чужое.

Олег попытался представить мир, в котором уровень эмпатии повысился бы до крайней верхней отметки. Мир, в котором каждый ощущал бы чужие страдания, как свои собственные. И, наоборот, радость. Сделал хорошее — и тебе хорошо, сделал плохо — и сам мучаешься. Каким получился бы сегодняшний день в этом мире? Во-первых, Наташа не устроила бы глупую ссору. А ещё что изменилось бы? Дмитрий признал бы свою вину, а не размазывал её на весь отдел. Санька не жмотился бы на взаимопомощь, оправдываясь, что каждый сам виноват в своей беде. Возможно и не понадобилось бы собирать деньги — не смог бы карманник своим ремеслом промышлять, слишком дорого каждый кошелёк обходился бы. И Машин сосед не выстрелил бы в кота. И на том злосчастном переходе стало бы безопасно! Санька не устраивал бы скандал кассирше, и она не обсчитывала бы клиентов, и чужая война не казалась бы офис-дамочкам чем-то далёким и неважным... Да не было бы никаких войн! И заодно — умышленных убийств, ограблений, изнасилований, предательств, подлости...

Он усмехнулся. Утопия! Осознавать, как твой поступок отзовётся на эмоциональном состоянии другого человека, это одно. Это даже полезно — помогает манипулировать окружающими, позволяет выглядеть тем, кем ты хочешь выглядеть, а не тем, кто ты есть на самом деле. Полностью погрузиться в чужие ощущения — совсем иное. Человек на это не способен в принципе. Защитный механизм, выработанный в ходе эволюции, должно быть. Мозги наши так устроены, тут ни воспитанием, ни принуждением не поможешь, нечего и пытаться. Разве что припасены у тебя «излучатели ПБЗ» или «вакцина для бетризации».

Олег почесал котёнка за ухом.

— Что, сорвал мне свидание, да? Эх ты, хвостатый!

У котёнка был единственный аргумент в своё оправдание — он зажмурился и замурчал. Словно крохотный моторчик включился.

Стоять посреди аллеи было глупо. Олег развернулся, побрёл к выходу. День получился отвратительный. Самым разумным решением было поскорее вернуться домой и лечь спать, чтобы закончить его. А утро вечера мудренее. Мир не переделаешь, он таков, какой есть, потому что таковы люди, его населяющие. Значит, нужно к нему приспосабливаться.

Он не знал, что мир этот перестанет существовать спустя два с половиной часа.

Банкомат стоял в двадцати шагах от ворот парка. Олег подошёл... и сообразил — сумки на плече нет! Несколько секунд понадобилось, чтобы вспомнить — он оставил её в офисе. Вместе с карточкой.

На всякий случай проверил карманы, заглянул в пустой кошелёк — вдруг каким-то чудом переложил? Чуда не состоялось.

Задача добраться домой, вдобавок с котёнком на руках, становилась нетривиальной. Пешком через полгорода не побежишь, единственный выход — путешествовать «зайцем», надеясь на человеческое участие. Надежда, после всех сегодняшних перипетий, была слабой.

Внезапно вспомнилась — Лёвка! Друг детства живёт как раз вон в той девятиэтажке. Правда, не виделись они года три, а последний год и не перезванивались, — как-то не складывалось, — но это не важно. Ссудить немного мелочи на проезд Лёвка из-за этого не откажется.

Олег выудил из кармана телефон, нашёл номер в справочнике, нажал вызов. Гудок шёл долго. Наконец донеслось:

— Слушаю.

— Лёва, добрый вечер! Это Олег! Извини, что поздно звоню. Ты сейчас дома?

Долгое молчание в трубке. Не иначе, собеседник пытался вспомнить, что за Олег звонит ему в половине десятого вечера.

— А, Олежа. Привет. Да, дома я.

— Лёва, тут такое дело — оказался без копейки денег как раз под твоим подъездом. Не займёшь — до дому добраться?

Опять пауза.

— Помогу, конечно. Заходи.

Лёвка был свободным художником. Без кавычек, по-настоящему. То, что Лёва художник, в своё время знала вся школа. За исключением учительницы рисования. Она подолгу рассматривала Лёвины «творения», то снимая очки, то вновь водружая их на нос. Качала головой, изрекала глубокомысленно «Лев, если вы хотите заниматься живописью серьёзно, вы должны учиться, овладевать ремеслом. Пока у вас совершенно убогая цветопередача, в ваших картинах нет перспективы, нет глубины. На тройку с минусом». Заниматься рисованием серьёзно Лёвка хотел. И учиться пытался. Поступал куда-то и даже поступил. Но после первого семестра сбежал, три года шлялся по просторам страны — благо, «белый билет» уберёг от армейки. Снова куда-то поступал, но уже безуспешно. И всё это время он писал картины. И те, с каких кормился — нехитрые портреты и натюрморты для «выставки» — на лавочках в сквере, — и те, что для души. Те, работа над которыми отнимали бoльшую часть его времени, и которые никто бы не купил, реши Лёва их продавать. Потому что с каждым годом всё очевиднее становился пророческий подтекст в словах учительницы — перспективы не было не только в этих картинах, но и у самого Лёвы как художника.

Дверь распахнулась сразу, едва тренькнул звонок. Двухкомнатная квартирка на верхнем этаже девятиэтажки досталась Лёвке от бабушки и служила ему одновременно и жильём, и мастерской. С последнего посещения Олега здесь всё осталось, как прежде, разве что паутина в углах сделалась гуще, да старенькие обои совсем поблёкли. И хозяин квартиры мало изменился. Бледное, одутловатое, не бритое дня три лицо, мешки под глазами, торчащие как придётся, нечёсаные волосы, муть в серых глазах. Одного взгляда достаточно, чтобы объявить — «Этот чел с большого бодуна!» Но Олег знал — Лёва никогда в жизни не употреблял спиртного.

— Привет. Проходи на кухню, а то у меня срач чего-то развёлся...

Лёва посторонился, пропуская гостя, прижался к висевшим на крючках вешалки курткам. Одна немедленно свалилась хозяину на голову, он попытался подхватить её, оборвал петельку у второй... Нет, Лёва определённо не изменился.

Не дожидаясь, пока хозяин разберётся со своей одеждой, Олег прошёл на кухню, уселся на стул, опустил котёнка на пол. Тот постоял, подозрительно внюхиваясь в незнакомые запахи, потом поковылял исследовать территорию.