Любовь моя

Все равно бы тот тип житья не дал. Опустил бы на дно, и никто бы не вступился. Только опозорилась бы. В таких делах никто, кроме себя и судьбы, не мог мне помочь. Но я на судьбу никогда не полагалась. Сногсшибательная история? Обыкновенная. Наверное, мне это нужно было пройти, чтобы кое-что понять и в жизни, и в себе, из какого я теста. Громко сказано? Трудно решение далось, до сих пор в сердце болью отзывается это травмирующее воспоминание, но другого выхода я не видела. Да, струсила. Я в себе это не люблю. Это не то, чем можно гордиться. Всю жизнь борюсь с проклятым недостатком. Конечно, мне рисовалась совсем другая судьба, не та, которую я прожила. Это ты у нас всегда в первых рядах, — с плохо скрываемым раздражением ответила Аня Инне, медленно встала и, ни на кого не глядя, пошла в кухню. Ее поташнивало при одном только воспоминании о давно пережитом.

Наступила неловкая пауза.

«Как неожиданно неприятно Инна закольцевала писательскую тему», — удивилась Лена, но вслух без Ани комментировать ситуацию не стала.

5

Долго молчать Инна не могла, потому-то задумчиво, словно только для себя, продолжила размышлять вслух.

— Мне кажется, у Риты действие в книгах происходит, словно на вращающемся круге. Возникают истории о тех или других героях, сюжетные линии которых то растягиваются, то закручиваются, то сталкиваются как льдины во время ледохода и ломаются. Потом перетекающие образы снова являются в новом качестве, но как бы усиливаются. Местами этот процесс слишком длительный. И вдруг переход от одной сцены к другой напоминает бег кинокадров, и тогда мне представляется, что композиционно ее романы рыхлые, нервные.

Но что самое главное: ее действующие лица чаще всего оказываются сильнее и интересней обстоятельств. Не слишком ли оптимистично? И тут же рядом смерть — естественная пропасть у нас под ногами. Хотя, не стоит в нее торопиться. А для меня любимые книги — сладкая попытка вернуться в счастливые мгновения, — мечтательно окончила свой путаный монолог Инна.

Ответом ей было сонное молчание. Оно затягивалось, не суля, впрочем, ни трагической развязки, ни печальных последствий.

Инна сидела на матрасе, подобрав под себя ноги, и ритмично раскачивалась, как китайский болванчик, словно монотонностью движений пыталась привести свой организм или мысли в упорядоченное состояние. Иногда она на короткое время задумчиво замирала, затем снова уподоблялась маятнику. Жанна обратила внимание на Инну, когда та находилась в статическом состоянии. Она вдруг подумала завистливо: «Каждая ее поза как монумент, изваяние, как произведение искусства. Затмевает творения Родена. Еще бы, с ее-то безукоризненными формами, журнальными нарядами и шикарным нижним бельем!»

Жанна замурлыкала по-кошачьи и, умильно улыбнувшись, попросила:

— Инна, накинь на плечи хотя бы простынку. Мне холодно на тебя смотреть.

Но та, как и подобает скульптуре, не услышала просьбы.

*

— Ох, и сконструирую я сейчас тебе, Лена, вопрос — всем вопросам вопрос! Не кажутся ли тебе сумбурными некоторые Ритины романы последнего периода? Будто что-то нарушает их целостность. Это когда она рассматривает критические случаи из жизни своих героев, те, что на грани фола, когда пишет о судьбах людей, обладающих дикими страстями, буквально сумасшествием, будь то к деньгам или к сексу. Какой-то натуралистический абсурд, галлюциногенный реализм. Иногда ее глубинная исповедальность обнажает героев так, словно кожу с них сдирает. А то вдруг возникает некоторая непонятная, казалось бы, не к месту, условность, отстраненность. Раздвоенность какая-то. Выставляет себя напоказ, хотя душа ее по-прежнему жаждет укрытия. Не так ли? Я хочу прояснить некоторые моменты. Нет, я понимаю: идти надо от себя, но… как можно дальше.

Иннины слова выдавали не только ее осведомленность в затронутой теме, но и жесткость мнений.

— Хорошая книга — это исповедь писателя, а если и его героев, то, опять-таки, пропущенная через сердце автора, — высказала свое мнение Жанна как что-то новое и особенное. — Русская проза, даже мужская, всегда исповедальная и эмоциональная. Для нас важна не сама правда, а ее ощущение.

— У тебя подержанная, устаревшая модель представлений, — усмехнулась Инна.

— Книга считается хорошей, если она дает ответы на запросы общества и вопросы читателей, — простенько отреагировала Аня.

— Так вот что касается степени искренности и погружения в тайну человеческой души… Тут писатель всегда должен сам себе ставить вопросы: «Этичны ли его откровения? Имеет ли он право глубоко влезать в чужую жизнь? Держится ли он в берегах?» — озадачила подруг своими вопросами Инна.

— Так ведь автор не конкретного человека описывает. Суммирует, обобщает, — заметила Аня.

— И все же существуют табу.

— Если ты о Рите, то у нее безошибочное моральное чутье, так сказать, нравственный слух, тонкое понимание меры и собственная естественная выразительность, являющаяся знаком ее индивидуальности. Я всю ее перечитала, — заверила Аня.

— Ты же у нас читатель-динозавр! Всё способна проглотить, — засмеялась Инна.

— Троглодит, — уточнила Жанна.

— Смею тебя заверить: задают себе писатели формат, берега, за которые не стоит выходить. Хочешь изучить писательскую кухню? Похвально. Займись этим с Леной. Писатели и с нас, и с себя кожу сдирают, особенно когда пиковые моменты описывают. И мы льем очистительные слезы, — добавила Аня прочувствованно.

— В этом и заключается Ритино дарование? — подала голос Жанна, на этот раз как-то особенно робко напомнив о себе из-за спины Ани. Видно, неглубокая осведомленность в литературном творчестве подруг сильно ее принижала.

— У Риты незабываемые, обезоруживающе честные образы. Поле ее деятельности — человек. Она интересуется людьми с пограничными состояниями психики, с температурой много выше, чем тридцать шесть и шесть, но без патологий и крайностей, — внесла ясность Аня. — Норма ей скучна. Некоторые легкие искажения в личностях позволяют глубже проникать в человеческую психику, лучше понимать ее взаимоотношения с обществом. Именно поэтому Ритины персонажи иногда несколько переходят за грань, преступают общественные, моральные и этические нормы. Достоевскому это в упрек не ставится.

— Сравнила! Но раз тема имеет место быть, ее надо поднимать и разрабатывать. Она неисчерпаемая и никогда не надоедает, — великодушно согласилась Жанна.

— Ты тоже как Аня понимаешь Риту? — источая холодное безразличие, слегка удивилась Инна. — Раньше искусство тонко, но остро выступало против серости, боролось за светлое, высокое, чтобы новое и прекрасное пробивалось сквозь грязь и порок, оно воспитывало, а современная литература стремится удивить, потрясти негативом, в крайнем случае развлечь.

— Но только не Рита, — морщась как при зубной боли возразила Аня.

— Против чего она выступает? — спросила Жанна, не понимая сути спора подруг.

— Почему обязательно надо выступать против чего-то? — простодушно удивилась Аня. — А если за доброту, за уважение человеческого достоинства?

— И это в обществе, где существует дефицит совести и раскаяния? Ха! Она хочет, чтобы злые стали добрыми, глупые — умными, наглые — воспитанными? Конечно, в шестидесятые, в оттепель, опьяненную несбыточными мечтами, и даже перед перестройкой совести в нашем обществе было больше. Воздух был насыщен душевным кислородом. Большинство людей нашего поколения вспоминают советское время, как самый счастливый период своей жизни. Мой личный поклон тем прекрасным годам! Но теперь, когда романтичный период закончился… Прошу прощения, но марксистко-ленинский идеализм ушел в прошлое, изжил себя. И что осталось? Души исполненный полет? Маниловщина? Память невероятного воодушевления прошлых лет? Хочешь телепортироваться назад? — воспротивилась Аниному мнению Инна. — Хотя, зачем Маркса ругать? Он правильно преподносил теорию капитализма.

— В трудные нестабильные времена людям тем более важны уважение и доброта. Культура — эмоциональный опыт человечества, он существует для сохранения чистоты внутреннего мира человека. А книги — единое культурное поле для всей страны. Позитивные произведения помогали людям выжить в войну… Или, допустим, подросток не знает, как вписаться в новый коллектив, как пережить свою боль и обиду. Он мечется, потому что ждет сопереживания, сам его не имея к другим… А читая, он вникает в чужие проблемы и тем самым развивает свои чувства и умение управлять ими. Он воспитывается. Я верю в силу слова. Меня книги подняли с колен, — гневливо зачастила Аня. — Вот почему, например, не злой, не подлый человек поступает плохо? Что выводит его на такое проявление себя? Он конформист и тем вреден? Алеша Карамазов был добрый, но тоже мог бы стать террористом, потому что трагический идеалист.