Любовь нас выбирает

Подбегает ко мне и вешается на шею:

— Я прошу, Максим! Посмотри, как мы тут счастливы. Только один раз! Один! Спроси еще раз. Господи, Морозов! Предложи мне! Я…

Снимаю ее руки и от себя отстраняю:

— Надя, перестань. Не унижайся, кукла! Я…

— Не хочу ждать! Мне не нужно твое долбаное время. Я точно знаю, что люблю тебя. Плевать, что ты меня не любишь. Плевать! Ты слышишь, Зверь? Хочешь я стану на колени?

Она пытается присесть, настойчиво лезет вниз, цепляется за джинсы, обнимает мои ноги — не позволяю, обратно тяну, перехватываю по упрощенной женской схеме «бедра-талия и грудь». Твою мать! Что с ней? Что произошло?

— Надя, послушай, — вздергиваю ее, — очнись, перестань. Слышишь, детка? Возможно, ты тут не при чем. Кукленок, Найденыш, Надежда?

Заплаканными глазами смотрит мне в лицо:

— Не при чем? Что это? Не очень понимаю.

— Возможно…

— Я не беременела Максим, не знаю, в чем было дело, но это так. У нас не выходило, а мне нужно было срочно родить гражданина этой страны.

— Зауров — отец Ризо?

— Максим…

— Мадина, благодарю за твою честность.

— Поцелуй меня, — жалобно просит.

Не дожидаясь моих действий, сама лезет за выпрашиваемым поцелуем.

— Вот так… Максим… Ну же, ну, любимый, — запуская руки в мои волосы, шепчет мне в лицо. — Прошу, прошу…

Затыкаю, запечатываю, прикладываюсь очень плотно, стираю под чистую, не даю ей даже рта раскрыть — всасываю, затем прикусываю так, чтобы она почувствовал, а на финал оттягиваю ей нижнюю губу. Надя стонет, пытается ответить, в ласке поучаствовать — хрен тебе, однозначно мимо! Не позволю, не получит, пусть даже не мечтает. Беру жадно, но с закрытым ртом — просто жму губы ей безжалостно, кожицу сдираю. Руками нагло обрабатываю упругий зад — массирую ягодицы, затем их же в стороны растягиваю. Хлопок, шлепок, удар — женский «ой»! Она скулит — больно, больно, больно. Неприятно! Об этом все прекрасно знаю, но не могу остановить затеянную с ней борьбу, просто уже не в силах — кровь кипит, адреналин бурлит, играет, а член, как каменный, стоит, а она все просит:

«Максим, спроси, спроси, спроси».

Отрываюсь на мгновение, бегло рассматриваю ее лицо:

— Ты готова, кукла? Хочу тебя сейчас! Просто край, как надо! Слышишь?

Будет жестко, быстро, грубо… Но по-другому в данную минуту просто не смогу! Все потом. В том случае, конечно, если мы еще будем с Надей вместе, и она захочет жить с таким одержимым похотью зверьем.

— Да, — тихо говорит, затем кивает и громко показательно, словно с судорожным дерганием, сглатывает. — Давай.

С треском раздираю ржавый бегунок на ее безобразных брюках и сдергиваю все тряпки вниз. Она стоит с раскрытым, обнаженным задом, как завороженная, не двигается, и не убегает, словно еще чего-то, согласно половому этикету, ожидает.

— Надя, не тормози, помогай, — злюсь и жестко отдаю команды. — Что тут сверхсложного? Раздень меня!

— Максим, — дрожащими руками осуществляет с моими джинсами то же самое зеркальное действо. — Я думала, что мы…

Нет! Здесь! Сейчас! В этой комнате. Я до кровати просто не дойду.

— На пол! — командую.

Она сначала неуверенно опускается на острые коленки, не сводит с меня испуганных глаз — держит тот самый пресловутый зрительный контакт, затем неуклюже пытается усесться на пол, а потом лечь на спинку.

— Прости меня, — тянусь за ней, одной рукой сжимая в кулак великолепные волосы, а другой массируя хрупкое плечо, — Надь, я… Нежно сейчас не будет. Я не сдержусь. Я… Потом, кукленок… Все потом. Если ты захочешь?

— Я понимаю, все нормально, Максим. Понимаю, правда-правда. Не обижаюсь… Не сержусь, — ложится и поворачивает к стене раскрасневшееся дрожащее лицо.

Она смотрит на нас, на ту идиллическую и лживую картину, старательно выписанную ею по каким-то долбаным фотографиям. По-черному завидует той, восемнадцатилетней беззаботной женщине. Прохорова сейчас ревнует того Морозова к себе. А у меня сейчас злой, безумный вид, расширенные зрачки, какое-то, сука, неконтролируемое слюноотделение и в ушах звучит как будто по нашей с ней судьбе похоронный набат. Знаю, просто знаю, что я — зверь, мерзавец, тварь жестокая и злопамятная. Не только знаю, но именно так и чувствую себя. Кровь бьет в голову, в член, адреналин и тестостерон бельма до краев заливают, а моя Наденька легла на пол, раздвинула ноги и покорно ждет. Ждет моего гнева и своего наказания. Блядь! Да за что?

Накрываю куклу своим телом, пытается немного оттолкнуть — выставляет тонкие ручонки, упирается ладошками мне в грудь.

— Нет! Перестань. Делаешь ведь только хуже.

Резко руки убирает и прижимает их к себе.

— Просто обними меня, Найденыш. Просто приласкай. Не надо зажиматься, прятаться, я здесь, с тобой. Не уйду, если сама об этом не попросишь…

— Максим, давай просто покончим с этим, прошу…

Запечатываю рот поцелуем — дальше слушать этот лепет не хочу. Все бред и чушь! Проталкиваюсь языком внутрь и вперед, вылизываю внутренние щеки, нёбо, прикусываю сладкий язычок. Немного отстраняюсь лишь для того, чтобы свою «куклу» разглядеть. Красивая! Такая красивая, что страшно даже трогать, а не то, что поломать и, как мне вздумается, на сыром каменном полу оттрахать.

— Надя, Надя, Надя, — шепчу в перерывах между поцелуями, пытаюсь улыбнуться, расслабить, отвлечь — все ведь очевидно, как сильно я ее пугаю. — Не буду, не буду. Перестань! Слышишь, детка? Ну, не плачь. Я пошутил! Ты испугалась, рыбка? Не плачь…

Прикусываю острый подбородок, затем зализываю, аккуратно всасываю — она мне, глупенькая, вдобавок шею предлагает. Беру, даже не задумываясь, как там и что! Отвлекаю от того, что хочу с ней грубо сделать.

Все время кажется, как будто мы под колпаком, каким-то странным наблюдением, словно кто-то пялится на сплетение наших тел со стороны. ОНИ! ЭТА СЧАСТЛИВАЯ ЗАДРОЧЕННАЯ ПАРА! Те беззаботные, Максим и Надя, улыбающиеся, разморенные страстью и сексом, не знающие еще беды.

— Надя…

— Пожалуйста. Максим, Максим…

Расслабил и завел — Прохорова крутится подо мной змеей, руками беспорядочно шурует по всему телу. Трогает бицепсы, сжимает осторожно шею, гуляет пальцами по волосам. Задираю ее кофту, оголяя две красивые возвышенности — у кукленка шикарная и стоячая грудь. Прикладываюсь жадно ртом к каждому просящему соску. Сильно втягиваю, прижимаю, трогаю клыками, с характерным чмокающим звуком отпускаю холм.

— Скучал, Надька. Вот по этому, всему, по нашим разговорам, по нашим актам, по твоим, сука, слезам, по всему, по долбаному ванильному сексу, по случайному внезапному перетраху. Ты это понимаешь? Понимаешь, что ты натворила? Мать твою!

— Пожалуйста, Максим, — стонет, просит и еще раз, замыливая мне глаза, каждую сиську предлагает. — Мне так приятно, хорошо.

Упрашивать не надо — я еще раз прохожусь по каждой своим влажным языком. Наверное, слишком сильно зажимаю полушария, Найденыш тут же сообщает — ойкает и пытается вверх уйти ползком.

— Тшш, тшш. Все, все! Немного не сдержался, Наденька. Погорячился, извини. Ты как?

— Да-а, — стонет и выгибает мне навстречу тело.

Совесть! Долбаная совесть, а еще какой-то мерзкий липкий страх — если нагрублю, затрахаю, то, определенно, Прохорову потеряю. Возможно, навсегда! Просовываю руку между нашими телами, пробую горячую промежность, аккуратно растираю по нежным гладким лепесткам обильно выступившую влагу, прижимаю и легонько хлопаю.

— А-ах!

Отстраняюсь на мгновение. Рассматриваю всю картину в целом. Румяная, с безумным блеском в глазах, изнывающая от жажды и захваченная добровольно в плен совсем не грубой лаской — помечено «СОБСТВЕННОСТЬ МОРОЗОВА. НАДЬКА ПРОХОРОВА — ТОЛЬКО МОЯ»!

Приставляю член ко входу, жду разрешения — девчонка смаргивает, я сразу же проталкиваюсь. Все… Я — там!

— Ммм, — приподнимает голову, осторожно кожу трогает и небольно прикусывает плечо.

— Хо-о-о-рошо! — по-волчьи вытягиваюсь, шиплю сквозь зубы, прищуренными глазами с ухмылкой и оскалом рассматриваю ее.