Любовь нас выбирает

— Макс, не обижайся, слышишь? Я…

— Все нормально. С чего ты взял? — мое встречное наушное предложение.

— Я, наверное, просто тебе завидую, поэтому так по-скотски язвлю. Блядь! Прости меня. Она… И потом я ведь знаю, как ты тогда… Переживал. Просто девочку другую представлял, не думал, что это наша Надька Прохорова. Слышишь, братан? Нормально все? Без обид?

— Леш, успокойся, пожалуйста. Мне кажется, что у тебя сейчас не все в порядке в жизни. Что-то ведь определенно происходит? Есть какие-то проблемы? Может помощь нужна?

— Максим, не бери в голову…

— Мы — друзья, и даже больше, — со смешком напоминаю, — Тонечка у нас с тобой одна. Мне вообще как-то с женским полом повезло по полной программе, кругом одни женщины, а я в них, как в цветах…

— С шипами, Макс, шипами, просто охренеть какими! Ты знаешь, сейчас, именно сегодня, после того, что я тут узнал, немного задевает счастье других людей — все остальное как будто бы в порядке, в норме. Бесит просто! Сука! Зависть топит, видимо. Не знаю, правда, как описать… Это надо чувствовать. А ты насчет дружка в моем лице все-таки подумай. Не пожалеешь! Я ведь тоже не женат, а значит, могу трахать дружку точно так же, как и твой Димасик, возможно, даже лучше. Чем он краше меня, в конце концов?

Похоже, у Смирняги начинается период той самой аналитической депрессии, глубокого самоанализа, подведения итогов и естественной расправы над самим собой. Накатывает на Лешку знатно — уже заметно! Скоро начнет говорить, что его образование, успешная карьера, любимое хобби-работа не стоят ни хрена, все лишнее, никому не нужное, энергозатратное и даже нервное. Ему бы исчезнуть с поля видимости наших семейных радаров, сдрыснуть куда-нибудь на Эверест или на худой конец поехать покорять Эльбрус, а он тут с нами киснет и дрючит свою жизнь.

— Там, где больше двух, уроды, — Гриша врезается тараном, — говорят, как правило, вслух, и не засевают внепланово сплЕтенные поля и огороды.

— Братский разговор, Гришаня…

— Максим, — Надя канючит. — Пожалуйста, на одну минуту.

— Все, валите, черти, отсюда на хрен. Пугаете людей своим взъерошенным видом! Смирнов, остынь! Велихов, ты, друг любезный, спать иди!

Мы, наконец, прощаемся, и я подхожу к своей Прохоровой:

— Что, кукла? — наклоняюсь и целую засекреченное для чужих людей местечко за правым ушком.

— Мы…

— Уже все? Ты закончила с инспекцией, Найденыш? Что-то ты тут все бродишь, высматриваешь, словно к чему-то примеряешься. Я волнуюсь! Что задумала? Признавайся, пока еще можно все обговорить, — обхватываю ее за талию, затем рукой спускаюсь немного ниже и за бедро притягиваю к себе. — Идем?

— Родители звонили…

По-видимому, атака на наш гордый бастион открыто начинается! Думаю, что старшие поколения Прохоровых и Шевцовых решили объединить усилия и намечают внеплановый абордаж нашего утлого суденышка. Что ж я не возражаю, тем более что в наших не совсем стройных рядах, я — та самая пятая колонна, которая при самом подходящем случае переметнется к ним в окоп и будет уже оттуда свою Прохорову «добивать».

— Чьи? — спрашиваю. — Твои или мои?

— Папа, — поворачивает голову и заглядывает в мои глаза. — Зовет в гости. Практически настаивает и говорит, что…

— Когда?

— Сегодня, — шепчет, — сейчас. Если мы уже освободились, Максим? То есть, если ты…

Оглядываюсь по сторонам и, по-пацански, затягиваю Прохорову в подсобное помещение. Шипит, немного упирается, но все равно идет.

— Максим! Надо ехать! Пожалуйста…

— Ничего не знаю, Надька, — вталкиваю в какую-то хозяйственную каморку, захлопываю дверь, резко куклу разворачиваю и придавливаю ее спиной к двери. — Ты меня сейчас конкретно завела. И потом, я жду ответа. Долго, терпеливо, но… Найденыш, по моим подсчетам, Боженька два раза мир уже сотворил. Думаю, здесь на Земле, и, вероятно, тут я, конечно, не уверен, на Сатурне, на худой конец, на Марсе сможет что-то соорудить, если ты… Надь! Слышишь? Ты…

С ходу губами прикладываюсь к шее, а руками прощупываю ягодицы и поцелуйно наступаю ей на грудь:

— … ничего не хочешь мне сказать, Надежда?

— Я…

— Могу дать подсказку, — прикусываю скулу и тут же отстраняюсь, чтобы ее взбудораженное лицо разглядеть.

Горят глаза, алеют щеки, а руки беспорядочно гуляют по моим плечам.

— Я…

— Слово начинается на букву «Д», а заканчивается на букву «А». Произнеси, пожалуйста, и наш внепланово нарисовавшийся родительский совет-вечер пройдет под лозунгом троекратного раскатистого «Ура!». Слышишь?

Пока она что-то обдумывает, сопит, возможно, мысленно чешет репу, я подхватываю ее под зад и закидываю себе на талию.

— А ты потяжелела, кукла? Хорошо кушаешь, видимо! Замечательно, значит, будем продолжать!

— Я…

— И как-то молчаливее стала, послушнее, что ли…

— Перестань!

Поздно! Я вошел в игру и не собираюсь слишком быстро сдавать с таким трудом отыгранные на предыдущем раунде позиции.

— Пацаны настроены на свадьбу, Найденыш! Я не могу обмануть их желания и просьбы, — прикусываю пока еще прикрытую белоснежной рубашкой грудь. — Надя, можно это расстегнуть? Ты не поспособствуешь скорейшему освобождению своих сисечек для беспощадного моего обзора? Будь любезна, кукла, пожалей меня!

Она отпускает мои плечи и сосредоточенно аккуратно разбирается с каждой пуговицей на своей груди. Сопит и тянет, тянет и проталкивает, по-моему, даже считает — одна, вторая, третья, четвертая и, наконец, та самая — пятая. Я то на это действо смотрю, то жадно вскидываюсь на ее лицо.

— О, твою мать, какие кружева! Красивое белье, кукленок! Такое даже жалко рвать…

— Максим, — с недовольством и лютой злобой квохчет. — Попробуй только, я тебе тогда…

— Успокойся, кукла. Не буду! Просто сделал комплимент! И предупредил, что намеревался, хотел бы, но не буду делать. Красиво ведь…

Это правда! Чистейшая! Белоснежное, о таком говорят, стерильно-снежное, прозрачное, невесомое… Легкое и кружевное! Теперь у меня обзор пошире, а возможностей, стало быть, побольше, вот я и пользуюсь сполна. Причмокиваю, пробую, затем кусая, всасываю — там будет тот самый гарантированный ярко-алый след.

— Макс… Перестань! Следы! Это как-то жестко…

— Не страшно, рубашечкой прикроешь, тем более что тебя голенькую всегда вижу только я. Не хнычь, не нервничай, не дергайся — ну, не порвал же, хотя, — опускаю ее на пол только за тем, чтобы расстегнуть свои штаны и попросить ее об ответном аналогичном жесте. — Надь, детка, помоги…

— Да, — она, поднимаясь на носочки, стягивает свои брючки, теперь меня целует в шею, в тот самый кадык. — Мы успеем?

Люблю, когда она такая! Дерзкая! Забавная!

— Обещаю! Все-все сможем и преодолеем, надеюсь, что и расслабимся, и кайфанем! Когда мы там приглашены, — расправившись с ненужными предметами гардероба, промежностью и пахом заново слились. — Надь, Господи… Что ты творишь? Что у тебя там?

— Я ничего, только то, что ты просил, — по-моему, с нотками недовольства это все звучит. — А что не так, собственно говоря, Максим?