Любовь нас выбирает

Толкаюсь сразу быстро, без долбаного позволения, подготовки — все, как и обещал, Надька от меня не отстает и помогает. Вращает тазом, прижимает двумя руками к себе грудью и лицом. Близко, тесно, плотно, скученно, без размаха. Я шиплю, рычу, стону, как будто тяжело дышу, но темп и ритм не убавляю.

— Еще, еще, еще… Еще хочу! Хочу!

— Сука! Я так тебя хотел… Всю жизнь! На-а-а-дя! Ведь любил только тебя, заразу, любил тебя, дрянную стерву. Слышишь? Слышишь? Только одну любил. Открой глаза! — рявкаю и движение не прекращаю. — Глаза! КОМУ СКАЗАЛ! ОТКРЫВАЙ!

Глубокое проникновение — кукленок истошно пищит, затем вдруг ноет и скулит:

— Я знаю, — тянет очередное долбаное признание. — Знаю, знаю. Прости мен Макси-и-и-м!

— Открой глаза, детка. Пожалуйста. Надя, я тебя прошу, — двигаюсь и жалко умоляю. — Не закрывай их, маленькая. Хочу смотреть, как ты сейчас со мной!

Не знаю, кончим ли мы с ней в этом темпе — это гребаная скачка, жесткий секс, спонтанный грязный незапланированный трах. Но не любовь? Ведь не она, проклятая? Ее не может быть! Кровь долбит вены и артерии, адреналин сжигает напрочь мозг, а темп нашего движения совсем не убавляется — мы с ней не устаем и нам так хорошо.

Разнесем к чертям все, что она тут нагородила — вдребезги, наотмашь, навзничь, на хрен, все эти краски, кисти, растворители, старую бумагу, какой-то пупырчатый полиэтилен.

— Максим, пожалуйста, — стонет, заклинает. — Прошу, прошу… Я… Я… Господи, не могу. Уста-а-а-ла…

Ведь понимаю, о чем просит… Взмокла — потная и скользкая, грудь в ссадинах ноет от моих прикосновений, ласк, укусов, низ живота тянет, спина болит, а ноги крутит — вся ее надуманная против мужиков броня по швам трещит.

— Надя, детка. Потерпи еще немного…

Делаю быстрые неглубокие толчки-удары, кукленок впивается ногтями в мои плечи и звонко верещит. Я зажмуриваюсь, резко вылетаю из ее измученного лона, шиплю и орошаю семенем бедра и очень быстро сокращающийся живот.

— Твою мать! Надя! — обеими ладонями глубоко и медленно проглаживаю грудь, внутреннюю поверхность бедер и еще подрагивающий живот.

Улыбаюсь ярко, широко, открыто. Склоняюсь к маленькому уху, прикусывая обводочек, ей шепчу:

— Есть вопрос, Надежда! Готова, куколка?

— Ммм, яяя, ууу…

Замечательный ответ!

— Ты выйдешь замуж, Прохорова? По ритуалу — платье, кольца, родители, торжественный обед? М? Прохорова! Прохорова! Ау! Ау! Пора очухиваться и приходить в себя! Кукленок, ку-ку! — и еще раз громче повторяю. — Найденыш, ты выйдешь замуж за меня?

Глава 19

Вот же маленькая стерва, кукла заводная, хитрая бестия, золотой ребенок, Прохоровская Наденька-Надежда, творческая метущаяся натура, а также лгунья, актрисулька, мой персональный инквизитор, рыцарь совсем не Круглого стола… Как много у нее имен — придумываю просто на ходу, особо долго не задумываясь, только успевай записывать и издавать! Любой ее промах, малейший ляп или по отношению ко мне именно сознательное и в то же время аффективное поведение — все, стопудово, моя выданная ей характеристика тут же подгребла. Незамедлительно, практически мгновенно, как по мановению волшебной палочки! Раз — Надька-маленькая кнопка, два — бездушная мегера, три — ведьма, твою мать! Она не устает меня разыгрывать, провоцировать, испытывать, а я не перестану ее по-своему, как пожелаю, называть.

Ведь не ответила, зараза! Абсолютно! Глухо! Молчание, полное отсутствие звука, только рваная связка — вдох-выдох-тишина, расфокусированный взгляд и беспорядочное блуждание руками по моему влажному телу, словно все мои рефлексы проверяла — жив, в сознании или тупо брежу, раз задаю вопросы, которые вроде бы зарекался больше никому не задавать. Ну, хотя бы так! Ничего! Пусто! Наверное, так, как и должно быть, так, как и надо — с этим трудно спорить! Засада какая-то или подстава, не пойму? Просто — ни «да», ни «нет», даже не услышал вечное женское «ну, ладно, я, наверное, еще подумаю». Последнее, если честно, немного успокаивает и расслабляет — думать уже не о чем, тут надо жестко меры принимать. Но! Твою же мать! Сама ведь клянчила, канючила, ревела, умоляла — мне же это не снилось:

«Максим, Максим, спроси, задай вопрос, предложи… В последний раз!».

Я задал! Может быть не тот, конечно. Но из недавнего, что очень хорошо, в мельчайших подробностях, помню — это слезная просьба, практически последнее желание умирающего на одре:

«Еще раз предложи…».

Возможно, предложение должно было поступить в ювелирно-письменной форме, но, если честно, в тот момент, я вообще ни хрена не соображал, а полагался лишь на одни инстинкты. По всей видимости, животные, потому как мы знатно оторвались на том полу — в постель пришлось ее тащить, что называется, на собственном горбу. Она только загадочно улыбнулась, притянула к себе, страстно поцеловала и:

«Хочу спать, Максим. Ты не мог бы? — Никаких проблем, Найденыш, отнесу!».

Прелестно! В тот момент хотел немного придавить кукленка, но все-таки сдержался, а вдруг завтра с утра, хорошо выспавшись, потом сытно наевшись, положительно кивнет. Зря надеялся, уже ровно две недели — не кивает и не говорит, но живет со мной и спит — и на том «спасибо, Надя». Как говорит ее отец: «Не удирает, Макс, и ладно. Надо потерпеть!».

Хрен тебе, а не свадьба, Зверь, по-видимому! Это она мне демонстрирует все четырнадцать дней? Молчит окаянная натура, слова не вытянешь — каждый вечер зрительно пытаю, потом физические упражнения добавляю, но все, очевидно, мимо — сигнал идет, но через женскую антимаскулинную защиту не проходит… Глухо!

— Так он женится или не женится? Леха, ей-богу, ни хрена не понял, — Велихов, как на свидании, глаза в глаза, задает Смирнову вопрос. — Ты разъясни, по-товарищески, по-братски, по-мужски, или из чувства жалости к моей скромной персоне. Ничего ведь не догоняю, а я вроде… Не дурак. Какая-то игра? А кто против Морозова тогда играет? Там есть соперник и будет та самая дуэль, или что? Не пойму.

Похоже, Гришаня, когда все это произносит, то сам себе не верит потому, как недоуменно пожимает плечами и укладывает в пасть очередную порцию еды.

— Макс, эта закусочка весьма аппетитна, — Гриша работает на два фронта, Смирнягу пытает и мне отвешивает похвалу. — Остренько, пикантно, очень необычно — все, как я люблю. Я бы еще и от винца не отказался, но сегодня время идти пораньше в одинокую кроватку. Не хотелось бы на завтрашнее утро сушняком страдать, а у меня от красного всегда такая, сука, благодать. Я не пойму…

— Приятного, мой старый друг. Пожалуй, вас покину…

Приподнимаюсь и выстраиваю четкие намерение и вектор с направлением прошествовать на кухню, чтобы, наконец, закончить этот слишком долгий, очень затянувшийся ужин. Есть, правда, еще некоторые важные выездные планы на этот холодный вечер — супермаркет и теплая кроватка вместе с куклой, поэтому сидеть и слушать их логические цепочки, домыслы, предположения уже не в силах — не могу.

— Нет-нет! Мы ни хрена не поняли. Морозов, будь другом, присядь, и не мелькай — голова болит и ломит все суставы, а тут еще ты, как заведенная блоха, скачешь туда-сюда, — Смирнов не просит, он просто тянет меня за форму и силой усаживает за чуть, по грубой неосторожности, не покинутый мною стол. — Ты сделал ей предложение, МаксиЗверский? Отвечай, зверина. Смотри, тут даже Велихов, который не дурак, не догоняет ни хрена. Признавайся, как на духу! Как на исповеди, перед Всевышним, перед Господом Богом. Ну-у! Тут, конечно, святых и благородных, девственных и не замазанных уже как бы нет, но тем не менее, мы с Гришаком заслуживаем узнать правду, что называется, из первых тех самых пошлых уст. Так Голден леди получила то самое признание в вечном, никак не убиваемом, чувстве, или ты не смог три слова выдавить из себя, или для вас с вашим общим стажем это уже и не важно? Максим, прием! Заканчивай вилять!