Любовь по-испански

Вернись ко мне, моя звезда.

Я подъезжаю на временную стоянку и помогаю Вере с багажом. Она приехала с

такой маленькой сумкой и каким-то образом выходит, что уезжает с такой же. Конечно, она выглядит красавицей, выглядит как настоящая она. Мягкое приталенное платье, короткий кардиган, сандалии и шляпа от солнца в стиле Бриджит Бардо, купленная в

Биаритце. На ней крупные солнцезащитные очки, по форме напоминающие кошачьи

глаза, которые добавляют ей возраста и скрывают красные глаза.

Она не переставая плакала с того самого момента, как ушла Клаудия. Это, конечно, не рев во все горло, но постоянный поток скорби. Каждый раз, когда я вижу

скатывающуюся слезу из-под ее очков, какая-то часть меня умирает. Несмотря на это, каким-то чудом мне удается оставаться стойким, и после проверки ее багажа мы

задерживаемся в кафе.

Наступило время ей пройти охрану. Именно в этот момент я забираю назад все, что

думал о том, что значит быть влюбленным и быть героем.

Я чувствую себя трусом.

Я чувствую, что настоящий мужчина схватил бы ее в охапку и каким-нибудь

способом остановил ее. Сбежал бы из страны вместе со своей любовью.

Это было бы волшебно — сделать это, просто сбежать и никогда не оборачиваться

назад.

Но у этого мужчины, этого старого изможденного простофили, есть такие же

обязательства, как и у большинства других мужчин. Я бы никогда не покинул свою дочь.

А она никогда бы не оставила свою мать. И ее мать никогда бы не смогла, да и не стала бы

покидать Испанию или даже Мадрид.

И снова я стянут той же самой блядской петлей, соединяющей мою шею со всеми

остальными. Стал бы герой или трус разрезать эту веревку, чтобы освободиться?

Я не знаю. Я знаю лишь себя.

И сейчас я должен попрощаться с самым настоящим чувством, которое я когда —

либо испытывал в своей жизни – любовью всей моей жизни.

Я даже не мог произнести этого вслух. Прощай.

Как и она не могла.

Мы смотрим друг на друга, стоя перед линией безопасности и каждый раз, когда я

хочу открыть рот и начать говорить, слова покидают меня, как и все внутри меня. Все, что

я могу сделать — это схватить ее за тонкие запястья, почувствовать шелк ее белой, разрисованной кожи и посмотреть ей в глаза настолько пристально, чтобы она смогла

прочитать в них все мои чувства.

Я обнимаю ее, и она снова плачет. Я бы солгал, если бы сказал, что не плакал

вместе с ней. Слишком много того, что способен принять мужчина и это мой предел.

Отбирая Веру, вы отбираете мою жизнь. Я буду чувствовать потерю. Я буду оплакивать

ее.

Мы так и стоим в аэропорту, у ног Веры ее сумка и ручная кладь, и мы игнорируем

поток людей, обтекающий нас с обеих сторон. В этот момент есть только мы в своем

очень реальном, очень маленьком мирке.

Но даже наш мирок подчиняется законам времени.

— Мне нужно идти, — говорит она, слегка вздыхая. Она отталкивается от меня, разрывая связь, и мне немедленно хочется закричать, завопить, сказать ей, насколько это

неправильно, что я не могу дышать без нее, и что она не может уехать.

Это не может так происходить. Но все же происходит.

Она нерешительно машет мне, слезы текут по ее лицу, и направляется к линии

безопасности.

Я не двигаюсь. Я остаюсь на месте. Она оборачивается и смотрит на меня раз или

два, и когда она меня видит, она выглядит удивленной, будто уверена в том, что я никогда

не буду ждать.

Но я жду. Жду.

И жду. И жду.

Пока она не проходит охрану и не выходит с другой стороны. Она бросает на меня

грустный, обреченный взгляд через плечо и я уже ощущаю, как мы начинаем делиться

надвое. Если она передумает, то могла бы добраться до меня.

Я же не могу до нее добраться.

Я смотрю на нее, пока она не исчезает из поля зрения. Затем я долго смотрю на

пространство, в котором она находилась. Только я, стоящий в аэропорту, пока остальные

люди проплывают мимо меня как в тумане.

Просто влюбленный мужчина. Просто герой. Просто трус. Просто я.

Мне тридцать девять лет. Я был футбольным героем национального масштаба. У

меня маленькая дочь. Бывшая жена. Я жил с женщиной моей мечты.

Я предлагал ей выйти за меня замуж. А теперь она уехала.

И я сплошная черная дыра.

***

Время странно поступает, когда ты горюешь. Оно течет медленно, как несладкий

сироп. Через две недели после отъезда Веры я едва вспоминаю даже подняться с постели.

Солнце и луна вращаются, жаркое лето сменилось ранней осенней прохладой. Я пошел на

работу, и это было единственное мое общение с людьми. Все остальное время я был

наедине с собой, опускаясь в пустоту, которая все больше разрасталась внутри меня с

каждым следующим стаканом виски.

Я пытался хоть как-нибудь связаться с Верой по мере своих сил. Когда не писал ей

сообщения – разговаривал по телефону; если не слышал ее таким способом – смотрел на

ее расплывчатое, но все же прекрасное лицо по скайпу. Я слал ей фото, а она – мне свои в

ответ. Мои пальцы блуждали по экрану, как будто я мог почувствовать ее.

Но мы оба были ранены, сражаясь теперь каждый в своей собственной битве, каждый в своей стране, против собственных врагов. Моим врагом все еще оставалась

судьба. Изабель снова позволила мне забирать Хлою Энн по средам и на выходных, и

сплетни милостиво прекратились. В последнюю неделю один определенный фотограф не

сделал ни одного моего фото, и Карлос Круз согласился на урегулирование нашего

конфликта с оговоркой не печатать ни моих фотографий, ни статей обо мне.

Но вред уже нанесен. Я здесь, а она — там, и мы оба страдаем. Я могу прочитать

это в каждом ее слове, услышать в ее голосе, увидеть это по мрачному выражению ее