Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства
Шрифт:
– Вы наверняка первый, кто затребовал эти бессмертные шедевры… Придется подождать дня три, не меньше.
– Как можно отзываться о произведении, даже не заглянув в него?
– Прекрасных книг за прошедшие века понаписали столько, что хватит с лихвой не на одно поколение… К тому же у нынешних писателей кишка тонка… Общая их беда, что слишком долго находятся под гипнозом Толстого и Достоевского, – правда, пытаются что-то перенять у Запада, позабыв при этом, что Запад тоже учился у наших исполинов… Замкнутый круг.
– Но ведь они как могут стараются запечатлеть
– Пусть стараются, разве я против – только эти книги через десяток лет вообще никто читать не будет, кроме дотошных специалистов, – а придет гений и возродит своим воображением конец двадцатого века, и так убедительно это сделает, что будут верить только его словам.
– А вдруг современный гений давно написал свою главную книгу, и она лишь временно затерялась в общем потоке, чтобы потом вынырнуть и поразить людей и остаться в грядущем?
– Такую книгу сразу бы заметили – не одни же дураки вокруг… Вот у нас в отделе женщина работает, так у нее, по общему мнению, лучший вкус в городе! Ей достаточно пролистать любую книгу, и она сразу же определит ее судьбу… Кстати, о вашем авторе она сказала, что его забудут сразу же после кончины… Он у нас выступал недавно, плел всякую чепуху и думал, что после его пламенных речей все кинутся расхватывать его «шедевры».
Библиотекарша зевнула, прикрыв рот ладонью, сняла крышку с термоса.
Студент отвернулся.
В чашке вкрадчиво забулькал кофе.
Студент прошел в читальный зал на прежнее место.
Два беззаботных дипломника прекратили резаться в морской бой.
Один дремал, положив голову на раскрытую тетрадь, другой что-то писал, то и дело заглядывая в фолиант.
Фифа тупо смотрела в блокнот и покусывала карандаш.
Студент взял с полки крайний том Брокгауза и Эфрона.
Как сказала эта крыса – забудут сразу? Определенно могут забыть, и не таких забывали… Даже самая бешеная слава при жизни не гарантирует бессмертия… Вот расшифровать бы автора «Слова»… По крайней мере, есть шанс навечно остаться хотя бы в учебниках…
19
Студент пришел к биофаку на десять минут раньше обычного.
Марина стояла возле чугунной решетки крыльца, нетерпеливо похлопывая замшевыми перчатками о шубу.
Она не сказала ему ни слова, только привычно взяла под руку.
Губы ее, которые были вчера бледными, узкими, сегодня отливали жирной помадой, ресницы за очками отяжелели от махровой туши, а веки пугали неестественной синевой.
Студент думал, что они и на этот раз повернут к набережной, но Марина повела его в гостиницу и там, между дверями и стойкой администратора, усадила в кресло с лопнувшей спинкой перед низким столиком с буклетами «Аэрофлота».
Сбросила ему на руки шубу, сверху пристроила шапку, вязаный шарф с перчатками и ушла в парикмахерскую.
Студент видел, как в киоске «Союзпечать» лениво покупают газеты заспанные командированные, как швейцар у лифта читает
журнал, как входят группами иностранцы с деревянными сувенирами в озябших руках.В конце холла, через дверь ресторана, небрежно задернутую гардиной, белели столы с хрустальными вазами.
Между ними лавировали откормленные официантки в кокошниках.
Студенту пришлось ждать долго.
Марина появилась, когда киоск закрылся на обед, швейцар дочитал журнал, а ресторан заполнился разрумянившимися иностранцами.
Растопырив свеженаманикюренные пальцы, взяла шапку, дунула на серебристый мех.
Помедлила, чуть наклонив голову, оберегая прическу, переложила перчатки на столик, захлестнула шею шарфом и стала ждать, когда студент встанет и предложит ей шубу.
– Неужели все это ради моей скромной особы?
Поднимаясь, студент задел столик, и буклеты посыпались на пол.
– Конечно, нет… Просто сегодня у моей лучшей подруги день рождения… Не могу же я показаться в избранном обществе без надлежащего лоска!
Вышли из гостиницы, остановились на широком гранитном крыльце.
Марина осторожно натянула перчатки, а студент поправил ей воротник шубы.
Солнце едва проглядывало мутным пятном над крышами.
Верхние ряды окон были такими же мутными, как и солнце.
Неподвижные гравюрные кроны тополей подпирали окна.
Марина осмотрела перчатки, разгладила морщины на запястьях и взяла студента под руку.
– Давай сейчас в центр… По пути будем заходить во все магазины подряд. Надо же выбрать подарок.
Спустились с крыльца, перешли улицу, завернули за угол старинного особняка с львиными облезлыми мордами на стенах и сразу же наткнулись на булочную.
Высокие узкие двери, а по бокам – запорошенные снегом витрины.
Бледный свет, гирлянды окаменелых баранок, пирамиды сухарей, полустертое новогоднее поздравление на опрокинутой картонке.
– Зайдем сюда? Моя бабка всю жизнь пила чай исключительно с бубликами. Наломает кусочков, размочит в блюдце…
– А что если подарить ради смеха связку баранок?
Марина толкнула тяжелую дверь плечом.
Мгновенно запахло свежим хлебом.
Вошли.
Под ногами чавкнул тающий снег и зашуршала хлебная крошка.
На контроле сердитая продавщица одной рукой складывала в стопку плитки шоколада, другой перекатывала мелочь возле блюдца.
Студент нашарил в кармане мятую трешку, давно отложенную на словарь синонимов, взял из стопки верхнюю шоколадку, сгреб сдачу с блюдца.
– Пойдет в качестве довеска к любому подарку.
Студент протянул плитку Марине.
– Даже к баранкам.
В булочную вошла тетка в пуховом платке – на ворсинках поблескивали крупинки снега.
Марина, держа шоколадку в руке, проскользнула мимо тетки к выходу – студент за ней.
– Удивительно, моя подруга не любит с орехами…
Марина повернулась спиной к порыву ветра и переломила шоколадку.
– Зато я обожаю!
Студент не рассердился, когда потенциальный подарок внезапно превратился в дежурное лакомство.
– Угощайся.