Любовь в изгнании / Комитет

Первое разочарование постигло его, когда мы встретились с Бернаром.

Встреча произошла в кафе напротив издательства, в котором работал Бернар. Там всегда было много журналистов. Хозяйка кафе миниатюрная крашеная блондинка Элен завесила все стены фотографиями известных литераторов, на которых она обязательно стояла рядом или в обнимку со знаменитостями. На самом видном месте красовалась большая старинная, — но явно не подлинник — картина маслом, изображающая пышную женщину в прозрачном платье с белым птичьим пером в одной руке и с весами — в другой.

— Приехали из Ливана? — сказал Бернар, как только я представил ему Ибрахима, — значит, привезли последние новости?

Ибрахим долго смотрел на него — я уже решил, что он не собирается отвечать, — потом спокойно спросил:

— Что вы хотите знать о Ливане?

— То же, что хочет знать любой человек — понять загадку этой долгой гражданской войны и быть в курсе того, что там происходит.

— Нет никакой загадки. Вам, разумеется, известно, что Израиль вооружает армию на Юге Ливана и фалангистов — на Севере с тем, чтобы война продолжалась как можно дольше?

— Вопрос не так прост, — покачал головой Бернар. — Ливанцы при всем том не марионетки, которыми может манипулировать кто угодно. Наверняка есть и какая-то внутренняя причина.

Никак не прокомментировав слова Бернара, Ибрахим принялся рассказывать об израильских патрулях, которые похищают палестинцев и ливанцев на Юге. Затем вытащил из атташе-кейса стопку документов, которые он подобрал едучи на встречу, и протянул ее Бернару:

— Возьмите. Это дело ливанского шофера Саида Дакира. Машину скорой помощи, на которой он ехал по Дороге к югу от Сайды, остановили солдаты. Его обвинили в терроризме на том основании, что машина принадлежала палестинскому Красному Полумесяцу. Саиду завязали глаза, бросили его в военный грузовик, увезли в Израиль, избили палками и прикладами, переломали все кости на ногах так, что он не может ходить. Затем подвергли пыткам электричеством, о каких рассказывал вчера Педро Ибаньес. Вот фотографии следов этих пыток на его груди. А вот заключение нейтральной медицинской экспертизы о его состоянии.

Перелистав документы и пробежав их глазами, Бернар сказал:

— С этим все ясно, хотя документы написаны очень плохим языком.

— Да? — удивился Ибрахим, — а ливанский коллега, который переводил их с арабского, уверял, что французский — его родной язык!

— Очевидно, он с ним в очень дальнем родстве, — заметил Бернар. — Дело, однако, не в этом. Мне нетрудно все это переписать и сделать пригодным для публикации, но нет смысла этим заниматься, ни одна здешняя газета не возьмется это опубликовать.

— Почему? Ведь все это конкретные случаи, названы имена, приведены свидетельства нейтральных источников, — закипятился Ибрахим.

— Я верю вам на сто процентов и все же не могу это опубликовать, — повторил Бернар, возвращая бумаги Ибрахиму.

— Но почему же? — разочарованно переспросил Ибрахим.

Пристально глядя на него сквозь толстые стекла очков, Бернар медленно проговорил: «Вы знаете, почему. Если мы напишем, что вооруженные солдаты похищают безоружных граждан соседней страны, это серьезное обвинение…»

— Но в документах приведены доказательства и названы подлинные имена…

— Этого недостаточно. Я сказал, что верю вам. Но поверит ли мне главный редактор? И в каком положении мы окажемся, он и я, если получим официальное опровержение, в котором будет сказано, что мы берем под свою защиту террористов?

— Антисемитизм? — пробормотал себе под нос Ибрахим. — Что стряслось с миром?.. Я знал, что столкнусь с трудностями, но не с такими же.

Бернар рассмеялся и взглянул на меня:

— Отчего вы так быстро приходите в отчаяние?

Ибрахим помахал бумагами, которые он держал в руке:

— От всего, что я вижу!

— Но ведь вам известно, что журналист, как и врач, если он хочет жить, должен в какой-то мере дистанцироваться от случаев, которыми он занимается, не думать о них днем и ночью.

— Ибрахим — ангажированный журналист, — пошутил я.

— Даже у ангажированного журналиста, — откликнулся Бернар, — есть своя частная жизнь, свои радости и заботы. Я знаю одного журналиста, который считает себя, как и Ибрахим, ангажированным. С утра на него сваливаются все проблемы мира — войны, голод, преступления. Все это его волнует и тревожит. Но по-настоящему его сердце круглые сутки болит оттого, что его любимый сын, как только стал взрослым и обзавелся семьей, совершенно забыл отца. Не звонит ему и даже не интересуется, жив ли он.

В голосе Бернара звучала неподдельная горечь, и мне показалось, что он говорит не просто о каком-то знакомом журналисте. Даже закралась мысль: а нет ли у него самого родного сына?

Но он быстро справился с собой и обратился к Ибрахиму:

— Вот видите, это очень маленькая проблема, но она может занимать журналиста больше, чем война в Ливане. Успокойтесь, с самого начала нашей беседы вы как натянутая струна. Но вы же хорошо знаете все сложности нашей профессии. Давайте подумаем, что можно сделать с вашими документами…

В этот момент появилась хозяйка кафе Элен с двумя чашками кофе. Широко улыбаясь, она поздоровалась:

— Доброе утро, господа! — и поставила чашки передом мной и Ибрахимом. — Ваш обычный кофе без кофеина, — сказала она мне, а Бернара спросила: Еще чашечку?

Бернар, нерешительно глядя на чашку с остатками кофе, которую он держал в руке, с видимым сожалением произнес наконец:

— Нет, я должен вернуться на работу. Но я, кажется, спрашивал о вашем муже. Если он здесь, передайте ему, что мы хотели бы его видеть.

— Он, конечно, здесь, но занят на кухне, готовит обед для клиентов. Вы хотите, чтобы я его позвала?

— Да.

Элен удалилась, а мы с Ибрахимом вопросительно смотрели на Бернара. Он объяснил:

— У меня для вас сюрприз. Я познакомлю вас с египтянином. Сюрприз не в том, что он египтянин, египтян здесь много, а в том, что он — ваш коллега, журналист.

Я удивился, увидев вышедшего из кухонной двери несколько смущенного человека в белом фартуке. Сняв фартук, он повесил его на крючок, тщательно вытер руки полотенцем и подошел к нашему столику. Я много раз видел его и раньше и при первой же встрече подумал, что он египтянин, хотя он был светловолос и чертами лица походил на европейца. Было в его облике нечто такое, что позволяет единоплеменникам узнавать друг друга. Но в прошлые наши встречи в кафе он не обращал на меня особого внимания и не пытался со мной заговорить. Я даже подумал, что, возможно, ошибся в своих предположениях. А теперь выясняется, что он, плюс ко всему, еще и муж Элен. Он был много моложе ее, по меньшей мере лет на двадцать.

Он молча пожал нам руки все еще слегка влажной рукой, а Бернар представил его: «Господин Юсуф». Потом пододвинул к себе стул и сел на краешек, продолжая молчать и явно смущаясь.

Чтобы подбодрить его, Бернар сказал:

— Ну вот, Юсуф, эти господа — журналисты и ваши соотечественники. Изложите им свое дело.

— Вопрос непростой и требует времени, — сказал Юсуф.

— Понятно, но постарайтесь быть кратким, журналист должен уметь говорить кратко. Юсуф, — обратился ко мне Бернар, — хотел бы издавать здесь арабскую газету и нуждается в ваших советах.