Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты

В нескольких стихотворениях Цветаевой, обращенных в 1916 году к Мандельштаму, чрезвычайно выразительно изображаются и неповторимая деталь его внешнего облика («Ты запрокидываешь голову» 128 ; «Ах, запрокинута твоя голова») 129 , и подробности их совместных прогулок по Москве («Из рук моих – нерукотворный град / Прими, мой странный, мой прекрасный брат. / По церковке – все сорок сороков, / И реющих над ними голубков») 130 , а главное, в этих стихотворениях гораздо откровеннее и честнее, чем в цветаевских письмах и мемуарах, говорится о чувствах, которые она в течение нескольких месяцев испытывала по отношению к Мандельштаму:

128

Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. С. 253.

129

Там же. С. 259.

130

Там же. С. 269.

Целую Вас – через сотниРазъединяющих верст.(Из стихотворения «Никто ничего не отнял…») 131 Собирая любимых в путь,Я им песни пою на память.(Из стихотворения «Собирая любимых в путь…») 132 Греми, громкое сердце!Жарко целуй, любовь!Ох, этот рев зверский,Дерзкая – ох – кровь.Мой рот разгарчив,Даром, что свят – вид.Как золотой ларчик,Иверская горит.Ты с озорством прикончиДа засвети свечу,Чтобы с тобою нончеНе было – как хочу.(Из стихотворения «Мимо ночных башен…») 133

131

Там же. С. 252.

132

Там же. С. 253.

133

Там же. С. 270.

Откуда такая нежность?Не первые – эти кудриРазглаживаю, и губыЗнавала – темней твоих.Всходили и гасли звездыОткуда такая нежность? —Всходили и гасли очиУ самых моих очей.Еще не такие гимныЯ слушала ночью темнойВенчаемая – о, нежность! —На самой груди певца.Откуда такая нежность?И что с нею делать, отрокЛукавый, певец захожий,С ресницами – нет длинней? 134

134

Там же. С. 254–255.

Новую интонацию в стихотворении Мандельштама «Не веря воскресенья чуду…» уловил его старший друг, Сергий Каблуков. 2 января 1917 года он внес в дневник запись, которая для нас интересна еще и тем, что зафиксировала мандельштамовскую самооценку:

Новый год я «встретил» у себя за беседой с Мандельштамом, обедавшим у меня 31-го. Он уехал от меня час спустя пополуночи. Темой беседы были его последние стихи, явно эротические, отражающие его переживания последних месяцев. Какая-то женщина явно вошла в его жизнь. Религия и эротика сочетаются в его душе какою-то связью, мне представляющейся кощунственной. Эту связь признал и он сам, говорил, что пол особенно опасен ему, как ушедшему из еврейства, что он сам знает, что находится на опасном пути, что положение его ужасно, но сил сойти с этого пути не имеет и даже не может заставить себя перестать сочинять стихи во время этого эротического безумия и не видит выхода из этого положения, кроме скорейшего перехода в православие. Я горько упрекал его за измену лучшим традициям «Камня» – этой чистейшей и целомудреннейшей сокровищнице стихов, являющихся высокими духовными достижениями, и советовал обратиться за помощью к старцам Оптиной пустыни… Говоря об эротических стихах его, я разумею следующие: «Не веря воскресенья чуду», «Я научился вам, блаженные слова» и «Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне» – все три относящиеся к 1916 году: первое – к июню, остальные – к декабрю. Не одобрил я и такие стихи «к случаю», как «Камея» – княжне Тинотине Джорчадзе и мадригал кн. Андрониковой: «Дочь Андроника Комнена…» 135 .

135

О. Э. Мандельштам в записях дневника и переписке С. П. Каблукова <Подготовка текста и примечания А. Г. Меца> // Мандельштам О. Камень. Л., 1990. С. 256–257 (Серия «Литературные памятники»).

При чтении этой записи обязательно нужно учитывать, что Каблуков был глубоко верующим, православным человеком. Поэтому строка «Не веря воскресенья чуду», соседство строк «И к Спасу бедному пришла» и «Не отрываясь, целовала», а также уподобление героини стихотворения «монашке туманной» (которой целуют «локоть загорелый») Каблукова, конечно, расстроили. По-видимому, как раз в этих фрагментах стихотворения «Не веря воскресенья чуду…» он усмотрел «кощунственную связь» между религией и эротикой.

Что касается Мандельштама, то его реакция на горькие упреки Каблукова, вероятно, была продиктована сиюминутным желанием утешить старшего друга, на протяжении долгого времени, как предполагала Надежда Мандельштам, во многом заменявшего поэту отца 136 . Показательно, что к старцам Оптиной пустыни Мандельштам за помощью в итоге не обратился и в православие не перешел.

Важно обратить внимание на смену роли эротики в жизни и поэзии Мандельштама. Если в ранний период творчества поглощенность чувственным желанием грозила лишить поэта дара слова, то теперь она, напротив, стимулировала вдохновение: согласно дневнику Каблукова, Мандельштам, по его собственному признанию, не мог «заставить себя перестать сочинять стихи во время» «эротического безумия».

136

НМ-2. С. 52.

Однако самое главное для нас заключается в том, что запись из дневника Каблукова косвенно еще раз указывает на значение, которое для становления любовной лирики Мандельштама имела встреча с Мариной Цветаевой. Эта встреча раскрепостила поэта. После расставания с Цветаевой он очень скоро начал писать стихи, обращенные к другим женщинам. Как точно сформулировала в своих воспоминаниях вдова поэта, «Цветаева, подарив ему свою дружбу и Москву, как-то расколдовала Мандельштама» 137 .

137

Там же. С. 69.

Глава четвертая «Сколько я принял смущенья, надсады и горя» (1916–1917)

1

Название этой главы – цитата из стихотворения Мандельштама «С миром державным я был лишь ребячески связан…» (1931). Ее приводит, перечисляя в «Листках из дневника» любовные увлечения поэта, Ахматова. Начинается список, как мы помним, с имени Анны Зельмановой-Чудовской.

Второй была Цветаева, к которой были обращены крымские и московские стихи, третьей – Саломея Андроникова, <…> которую Мандельштам обессмертил в книге «Tristia» 138 .

138

Ахматова А. Листки из дневника. С. 127.

Ахматовское перечисление завершается выводом:

Всех этих дореволюционных дам (боюсь, что между прочим и меня) он через много лет назвал – «нежными европеянками»:

И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежныхСколько я принял смущенья, надсады и горя! 139

Если не ограничиваться цитацией только двух строк из этой строфы, а привести всю строфу полностью:

Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал к нереидам на Черное море,И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежныхСколько я принял смущенья, надсады и горя! 140 —

139

Там же. С. 127–128.

140

ОМ-1. С. 154.

сразу же станет ясно, что речь здесь идет отнюдь не об Ахматовой, а о тех красавицах («нереидах»), с которыми поэт общался на побережье Черного моря, в Крыму.

Весьма выразительным комментарием к мандельштамовским строкам может послужить позднейший монолог одной из таких «нереид» – Саломеи Андрониковой, воспроизведенный в рассказе Эдуарда Лимонова «Красавица, вдохновлявшая поэта». Можно было бы счесть его плодом фантазии склонного к эпатажу автора, если бы Андроникова не делилась этим воспоминанием и с другими собеседниками:

Втроем, насколько я помню, мы сидели в шезлонгах, петербургские девушки… <…> Рядом недалеко от нас возилась в мокром песке, вокруг граммофона, группа мужчин. Они вытащили на пляж граммофон, дуралеи, и корчили рожи, чтобы привлечь наше внимание. Среди них был и Мандельштам. В те времена, знаете, дамы не купались, но ходили на пляж… <…> Мы все, хохоча, обсуждали мужчин в группе. <…> Когда <…> речь зашла о Мандельштаме, мы все стали дико хохотать, и я вскрикнула, жестокая: «Ой, нет, только не Мандельштам, уж лучше с козлом!» 141

141

Лимонов Э. Красавица, вдохновлявшая поэта // Синтаксис. Париж. 1990. № 29. С. 146.