Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Я спросил, кто будет, и были перечислены лишь незнакомые мне имена. Я обещал быть и, придя в назначенный час, застал двух молодых фламандок, отменно красивых. Правда, муж одной был здесь же. Другая позволяла ухаживать за собой некоему юноше, которого она называла кузеном. Были и другие дамы, выказывавшие остроумие и лучшие манеры, однако уступавшие тем двум по части внешних достоинств. В ту минуту, когда мы усаживались за стол, объявили ещё об одной гостье. Ею оказалась Шарпийон.

Конечно, произойди всё одним мгновением раньше, я сумел бы ускользнуть. Но я уже вёл под руку одну из фламандок, и не было иного выхода, как остаться. За столом, обращаясь ко мне, фламандка сказала, что, к сожалению, покидает Англию, так и не осмотрев Ричмондский парк. Вежливость требовала, чтобы я предложил свезти её туда вместе с мужем. Остальное общество изъявило желание присоединиться к нам.

— Вас восемь, — вставила Шарпийон, — значит, я буду девятой.

— Было бы невежливо отказать вам, мадемуазель, но в мой экипаж не поместится более восьми персон, я поэтому мне придётся ехать верхом.

— Это совершенно необязательно, — возразила бесстыдница, — я возьму малютку Эмили (дочку Мэлингэма) к себе на колени.

В Ричмонде Шарпийон отозвала меня в сторону и сказала, что отомстит за полученное оскорбление.

— О каком оскорблении вы говорите?

— О вчерашнем, за обедом. Почему вы исключили меня из числа приглашённых?

— Потому что вы обманщица, интриганка и последняя потаскуха.

Вместо того чтобы рассердиться, она расхохоталась.

— Вы смеётесь? Могу напомнить имена тех, кто пользовался вами: лорд Гровенор, лорд Хилл, все, без единого исключения, атташе португальского посольства, Моросини и его венецианцы.

— Достаточно, я не желаю вас слушать.

— А я буду продолжать!

— На вас обращают внимание.

— Именно поэтому я и говорю. Вы не только уличная девка, но ещё и мошенница. Где мои векселя?

— Не беспокойтесь, я возвращу их.

Её уверения нимало меня не утихомирили, и когда за столом она села рядом со мной, я снова возобновил ту же материю. Шарпийон же с нежностью обратилась ко мне, нарочито выставляя это напоказ, чтобы никто из присутствовавших не мог усомниться в моём положении названного любовника, а вернее поставщика денег. И я снова оказался в роли бедного простака, которого обирают и тут же мочатся ему на голову.

После обеда она последовала за мной в сад, и столь успешно, что мы забрели в парк, который, по её словам, она прекрасно знала. Тем не менее мы оказались в лабиринте, откуда я никак не мог выбраться, хотя уже наступали сумерки.

— Я не в силах сделать ни шагу более. Прошу вас, сударь, посидим здесь хоть немного.

— Не надейтесь снова поймать меня.

— Да кто об этом думает? Я хочу только отдохнуть, если вы позволите.

— Сделайте милость. Но сам я пойду искать выход.

С этими словами я пошёл прочь. Однако, проблуждав в разных направлениях, я неизменно оказывался в одном и том же месте — как раз там, где сидела она. Уставший от бегания по лабиринту, я бросился наземь, но именно этого-то она и ожидала и тоже улеглась в самой соблазнительной позе. Несмотря на то что я находился на некотором расстоянии от неё, тем не менее мог видеть все её скрытые прелести. В конце концов, проклиная самого себя, я поднялся и приблизился к ней.

— Послушайте, забудем обиды и поговорим откровенно. Ведь я люблю вас.

— Прекрасно — откровенность лучше всего. Пора уже кончать эту комедию.

— Я не обманываю вас и готов доказать.

Здесь она протянула свою изящную ручку для похотливых прикосновений.

— Если вы захотите, вашими будут не только векселя, но и всё, чем я обладаю.

— Как, здесь, на открытом месте, где нас в любую минуту могут увидеть?

— Уже почти ночь. Уступите мне, умоляю вас!

Мною овладело лихорадочное возбуждение. Я с яростью бросился на неё, но она проворно увернулась и обратилась в бегство. Однако же, подобно сатиру, преследующему нимфу, я в мгновение ока схватил её обеими руками и повалил на траву.

— Это подло, я буду сопротивляться, и живой вы меня не получите.

Её слова окончательно лишили меня рассудка, и, вытащив кинжал, я приставил его к её груди и сказал:

— Если вы не уступите моим желаниям, можете считать себя мёртвой.

— В таком случае, сударь, делайте что угодно. Но имейте в виду: как только вы удовлетворите свои животные поползновения, я не сдвинусь с этого места, меня будут искать, и я не стану молчать о вашем зверском обращении.

Ещё до того как она кончила, рассудок возвратился ко мне. Не говоря ни слова, я вложил оружие в ножны и поспешно удалился. Поверят ли мне? Шарпийон шла следом, помогая отыскать дорогу, а потом, как ни в чём не бывало, взяла меня под руку. Когда мы присоединились к обществу, меня тут же спросили, не болен ли я. Зато на лице Шарпийон не отражалось ни малейшего смятения. По возвращении в Лондон я написал её матери такую записку:

“Мадам, незамедлительно возвратите мои векселя, иначе я предприму весьма неприятные для вас действия”.

Она ответила:

“Я удивлена, сударь, что вы обращаетесь ко мне по поводу векселей, которые сами же передали моей дочери. Она поручила мне сообщить, что возвратит их сразу, как только к вам вернётся благоразумие, и с одним непременным условием — никогда не забывать о том уважении, с которым вы обязаны относиться к ней”.

Читая это письмо, я чувствовал, как к лицу моему приливает кровь. “Чёрт возьми, — подумал я, — их нужно научить, как полагается разговаривать с благородным человеком”.

Вооружившись карманными пистолетами и приготовив свою трость, коей намеревался погладить обеих дам, а заодно и проломить головы тем мошенникам, которые, находясь подле них, вздумали бы помешать мне, я приблизился к этому вертепу и уже собирался войти, когда приметил парикмахера, который каждый вечер являлся причёсывать мадемуазель. Желая произвести сию экзекуцию без посторонних свидетелей, решил я подождать ухода сего куафёра. Прошло не менее получаса, он всё не выходил. Зато, к великому моему удовольствию, удалились Ростэн и Гумон, оставив за собой незапертую дверь. Я проскользнул внутрь, поднялся к комнате Шарпийон и, войдя, увидел на канапе зверя с двумя спинами, как сказал Шекспир. Нижней частью оного зверя была Шарпийон, а верхней — тот самый парикмахер. При моём появлении зверь разделился надвое, и верхняя половина исчезла, словно тень волшебного фонаря, получив, однако, добрый удар палкой поперёк спины. Другая же, сидя на корточках, издавала жалобные крики. В ту же минуту появились тётки, мать, слуги, и все они окружили девицу, которая сразу умолкла. На меня посыпались оскорбления и угрозы. Гнев всё больше и больше овладевал мною, и я ответил, что, конечно, уйду, но только прежде воздам должное всем обманывавшим меня мошенникам. С этими словами я вынул пистолеты. Женщины сразу бросились на колени, и этот акт покорности придал моей ярости другое направление: вместо того чтобы ломать руки и ноги подлым бабам, я набросился на их обстановку. Зеркала, фарфор, мебель — всё со звоном и грохотом разлеталось под моими ударами. Я высадил окно и сломал свою трость, после чего принялся кидать на улицу стулья. Когда в комнате осталось одно лишь злосчастное канапе, я, обессиленный, опустился на него рядом с Шарпийон, которая была без чувств. Впрочем, она могла и притворяться. Тут явился стражник, чтобы узнать о причине шума, я сунул ему три экю, и это послужило достаточным объяснением. Когда он ушёл, я возвратился на канапе и потребовал у старухи векселя.

— Разговаривайте о них с моей дочерью.

Но рядом со мной уже никого не было. Заплаканная служанка объяснила, что при виде стражника мадемуазель испугалась и убежала.

— О, будьте вы прокляты! — завопила старуха. — Моя дочь, моя бедная девочка, бродит теперь по городу посреди ночи!

Исчезновение Шарпийон обеспокоило меня, и я сказал женщинам:

— Идите, справьтесь у соседей. Кто найдёт мадемуазель, получит гинею.

Служанки тут же убежали, а за ними последовали и тётки, несмотря на причитания самой дамы Огспурхор, страшившейся остаться наедине со мною. Через час все возвратились, так ничего и не узнав. Стенания возобновились. Желая успокоить их, я обещал возместить все убытки, но тем не менее рыдания усиливались. Тогда, имея намерения покончить дело, я отказался от векселей. Это было постыдно, но таковы плоды гнева!

Назавтра с раннего утра пришли известить меня, что беглянка возвратилась. Известие об этом принесла её горничная. Искренность сей девушки произвела на меня впечатление вполне благоприятное, особливо когда она говорила, что прониклась ко мне привязанностью из-за чувств к её хозяйке. К тому же из всей прислуги она единственная сносно изъяснялась по-французски.

Если читатель посмеётся над моей глупой доверчивостью к этой девушке, я ничего не имею возразить, за исключением всё того же вопроса: были ли вы сами влюблены? Она клялась мне в любви её хозяйки ко мне. Будто бы та скрывает свои чувства единственно из-за матери, которая ненавидит меня.